Андрей Буровский - Запретная правда о русских: два народа

В другом случае «один крестьянин нашей слободы, очень богатый, у которого было семь сыновей, предлагал помещику 160 000 рублей, чтобы он отпустил его с сыновьями на волю. Помещик отказал» [112. С. 391].

Дело в том, что помещик прослышал о Прохорове и вовсе не хочет резать курицу, несущую золотые яйца.

Крестьяне работают, организуют производство, а барин получает немалые деньги только за то, что крестьяне – его собственность… Уже несправедливость, уже все это очень неприятно.

Но у Н. Шипова есть много мест, в которых показано – часто помещик хочет вовсе не получать деньги. Он стремится к разорению крестьян! Богатство крестьян его раздражает, вызывает тягостное ощущение своей собственной никчемности. Ведь барин не в силах вписаться в новый экономический строй. Он не умеет, да и не хочет зарабатывать деньги. Он не в состоянии хоть как-то использовать и приумножить богатство, которое у него под рукой – ту же землю, да еще с покорной и даровой рабочей силой. Процветание его крепостных, их умение стать предпринимателями выглядит как укор ему, образованному и знатному.

Причем власть помещика почти абсолютна! Никак не нарушив закона, он может разорить, замучить, довести до самоубийства, искалечить самого богатого из своих крестьян. Было бы только желание.

Настанет момент, и Николай Шипов убежит. С очень небольшими деньгами, а то и буквально без копейки денег, он организует все новые ремесла, все новую торговлю то в Одессе, то в Кавказской армии, закупает товар то в Константинополе, то у калмыков. По-видимому, это очень талантливый, невероятно энергичный человек – все-то ему удается.

А помещик вовсю ищет Шипова… Законный владелец тратит все больше средств, чтобы разослать своих агентов по всей России и в конце концов поймать беглеца. Он имеет полное прав искать и ловить. Это Шипов не имеет права уйти от барина и живет без документов или по подложному паспорту.

Подчеркну – барин тратит по-настоящему большие деньги, тысячи и десятки тысяч рублей! Зачем? Если бы помещик хотел получить от Шипова денег – не было бы ничего проще! Шипов охотно выкупился бы на свободу, платил бы любой по размерам оброк – лишь бы никогда не видеть помещика.

Но барин ловит его вовсе не за этим. Пойманного разоряют, все организованное им предприятие идет по ветру. Шипова доставляют в поместье, из которого он убежал, беспощадно порют, сажают на цепь, морят голодом. Должным образом смирив, Шипова отправляют на какие-то грубые, не требующие никаких знаний и талантов работы – копать землю, вколачивать сваи, рубить и таскать дрова. Чтоб знал свое место, не был «шибко умным», не высовывался, был «как все». Словом – не раздражал бы барина своими талантами и успехами.

Шипов опять и опять бежит, снова и снова помещик тратит все большие деньги, буквально разоряется, чтобы поймать Шипова и показать, кто тут главный.

Помещик действует не для заработка, он не в силах вернуть денежки, потраченные на поимку Шипова. Он не только ничего не получает от работы Шипова, но готов еще и потратиться – все ради удовольствия поймать и жестоко расправиться, а потом снова сделать Шипова бессловесным рабом.

Еще раз скажу – как повезло Воронихину!

Не менее потрясающую историю рассказывает и дворянин Терпигорев. Главные участники этой истории – дядюшка автора, которого он называет Петр Васильевич Скурлятов. А то, мол, называть настоящим именем не стоит – многие его знают [15]. У дядюшки в имении большая библиотека в основном из французских книг, отличный повар, готовивший, уж конечно, не «простонародные» кушанья, знаменитый на всю Россию конный завод…

Второй участник событий – крепостной дядюшки – «Степанкин сын, который в поверенках был». Этот парень долго жил в Петербурге, выучился на художника. Наверное, этот человек от петербургского житья несколько утратил чувство реальности. Сидеть бы ему тише воды, ниже травы, а он «вдруг присылает из Петербурга письмо… хочу, говорит, ехать за границу, там учиться, так пришлите мне паспорт и не отпустите ли совсем на волю?…А барин-то, изволите помнить, хотели три года тому назад и сами за границу ехать – им не разрешили, а этот-то сдуру напомнил о себе, да еще говорит, за границу еду… Ну, они и прогневались. Велели написать ему, чтоб он сперва сюда к нам приехал, а потом они его и отпустят…» [113. С. 192].

Художник же не только сдуру напомнил о себе, но еще и «письма какие-то привез барину из Петербурга, от князей, графов, генералов… Говорит, со всеми он знаком, и все просят барина за него…» [113. С. 192].

Решение барина просто: заманить из Петербурга в имение, остричь, сшить ливрейную лакейскую куртку, сделать покорным рабом.

Кстати, решение барина очень поддерживает дворня: «– Ну, попомни мое слово, если он завтра не отдерет его!

– То есть вот как… утром же!

– Как услыхал колокольчик, стал бы у крыльца на колени, и в ноги…

– Господин какой появился!

Все это они говорили весело, смеясь, с шуточками»

[113. С. 200].

А что? Не надо считать русских туземцев лучше, чем они есть… вернее – были. Для них самостоятельность, желание сделать карьеру, осознание своей личности сами по себе неприятны и подозрительны.

Туземцы во всем мире (не в одной России) не верят в выдающиеся личности. Для них существуют не личности, а группы людей. Нечего тут выхваляться, выделяться из семьи, сословия и деревни! Что это будет, если каждый сам станет решать – кем ему быть и что делать?

Для туземцев важны не люди, а их общественные роли. Они убеждены: кем человек родился – тем и должен оставаться всю жизнь! Степанкин сын пусть и будет всегда Степанкиным сыном. Если он захотел стать художником – он как бы изменяет «своим», становится или пытается стать выше других. А это они осуждают со всей беспощадностью людей родоплеменного общества.

Поэтому барин, усмиряющий такого «наглеца», в их глазах совершенно прав. «Надо же себя помнить». Художник «себя не помнит» – ходит по барским комнатам, сидит с барыней за одним столом, и нет бы ему упасть барину в ноги, смиренно просить прощения за то, что посмел быть умнее и успешнее помещика.

Ведь причина «прогневления» барина совершенно очевидна, ее прекрасно объясняет Фиона, его крепостная любовница: «Очень это им обидно, что им разрешения не было дано, а ему дадут… Они раз пять об этом вспоминали…» [113. С. 193].

Художник бежал, надеялся добраться до Петербурга. Поймали, отвели обратно к барину. Расплата за побег – известная. Второй раз убежать не смог или не захотел.

Так и сидел художник в имении своего законного владельца шесть лет – до Манифеста от 18 февраля 1861 года, об освобождении крестьян. Сидел и рисовал, что прикажет барин… хозяин. Начал пить, и чем дальше, тем больше. Как говорили дворовые: «его накажут, а он еще пуще».