Эмманюэль Тодд - После империи. Pax Americana – начало конца

Рассмотрение образовательных и демографических параметров в планетарном масштабе добавляет убедительности гипотезе Фукуямы о существовании смысла истории. Всеобщая грамотность и контроль за рождаемостью предстают сегодня как явления универсально человеческие. Легко ассоциировать эти два аспекта прогресса с развитием «индивидуализма», конечным пунктом которого' может быть утверждение индивидуума в политической сфере. Одно из первых определений демократии принадлежит Аристотелю, который вполне в современном духе объединил свободу (eleutheria) с равенством (isonomia), чтобы позволить человеку «вести свою жизнь как ему хочется».

Умение читать и писать действительно позволяет каждому достичь более высокого уровня сознания. Снижение индексов фертильности выявляет всю глубину этой психологической мутации, которая касается и сферы сексуальности. И не представляется алогичным, что в этом мире, объединяемым всеобщей грамотностью и демографическим равновесием, появляется множество политических режимов, стремящихся к либеральной демократии. Можно высказать гипотезу, что личности, ставшие сознательными и равными в результате всеобщей грамотности, не могут бесконечно находиться под авторитарным режимом. Практическая цена авторитаризма в условиях, когда люди пробудились к определенному типу сознания, делает экономически неконкурентоспособным общество с авторитарным режимом. В сущности, можно до бесконечности рассуждать о взаимосвязях между образованием и демократией. Общность этих двух процессов и была совершенно понятна таким людям, как Кондорсе, который развитие образования поставил в центр своей работы «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» (1773 г.) [Condorcet M. — J. Esquisse d'un tableau historique des progres de l'esprit humain. — P.: Vrin, 1970]. Не столь уж и трудно объяснить, опираясь на этот важнейший фактор, представления Токвиля о «провиденциальном» шествии демократии.

Его анализ представляется мне значительно более подлинно «гегельянским», чем анализ Фукуямы, которого сбивают с толку экономизм и одержимость материальным прогрессом. Идеи Токвиля кажутся мне также более реалистичными, более правдоподобными, когда речь заходит об объяснении множественности демократий: в бывшей советской сфере в Восточной Европе, в Латинской Америке, в Турции, Иране, Индонезии, на Тайване, в Корее. Едва ли возможно объяснить обилие плюралистических избирательных систем только растущим процветанием мира. Эра глобализации в экономической сфере совпадает со снижением темпов роста, замедлением повышения уровня жизни масс, а в некоторых случаях и с его падением, с усугублением неравенства. Трудно поверить в убедительность объяснений на основе «экономизма»: как растущая материальная неуверенность может объяснить крушение диктаторских режимов и стабилизацию избирательных процедур? Напротив, образовательная гипотеза позволяет понять, почему происходит движение к равенству под покровом экономического неравенства.

Какова бы ни была критика в адрес Фукуямы, не стоит отвергать его гипотезу о едином в конечном итоге мире на базе либеральной демократии и об установлении всеобщего мира на основе закона Дойла о невозможности войн мёжду демократиями. Но следует признать, что траектории, по которым движутся различные нации и регионы мира, весьма различны.

Простой здравый смысл заставляет усомниться в абсолютной конвергенции на основе экономического и политического либерализма народов, имеющих столь же различный исторический опыт, сколь различны английская революция, Французская революция, коммунизм, нацизм, фашизм, хомейнизм, вьетнамский национал-коммунизм, режим красных кхмеров. Фукуяма сам отвечает на свои сомнения, когда он говорит о современной японской демократии, которая при всем своем совершенстве в течение всех послевоенных лет, за исключением короткого периода колебаний в 1993-1994 годах, позволяла находиться у власти только либерально-демократической партии. В Японии формирование правительства является результатом межклановой борьбы внутри доминирующей партии. Тем не менее, по мнению Фукуямы, отсутствие альтернативности все же не является основанием не считать японский режим демократическим, поскольку речь идет о свободном выборе избирателей.

Японскую модель отчасти напоминает шведская модель, базирующаяся на долголетнем доминировании социал-демократической партии. В той мере, в какой шведская система сформировалась эндогенно, без иностранной оккупации, как это было в случае с Японией, можно, пожалуй, согласиться с определением демократии Фукуямой, исключающим альтернативность в качестве одного из ее главных признаков.

Тем не менее сосуществование англосаксонской альтернативности правительств с японским или шведским постоянством приводит к мысли о существовании различных демократических подтипов, то есть о том, что конвергенция может быть неполной.

Фундаментальная проблема, в которую упирается ортодоксальная политическая наука, заключается в том, что она не обладает сегодня убедительным объяснением острых идеологических различий, существующих в обществах в фазе модернизации. В предыдущей главе мы видели, что общего было у всех в начале культурного развития: обретение грамотности, снижение индексов рождаемости, политическая активизация масс, сопровождаемая растерянностью и насилием в переходный период вследствие утраты прежней ментальности. Надо, тем не менее, согласиться, что военная диктатура Кромвеля, поделившего церкви между соперничавшими протестантскими сектами, и большевистская диктатура, создавшая концентрационные лагеря на территории почти целого континента, выражали и отстаивали различные ценности. И что коммунистический тоталитаризм, твердо приверженный принципу равенства людей, отличается по своим ценностям от нацизма, для которого неравенство народов являлось символом веры.

В 1983 году в своей книге «Третья планета. Структура семьи и идеологические системы» я предложил объяснение антропологического порядка политических различий в обществах в фазе их модернизации (Todd E. La troisieme planete: Structures familiales et systemes ideologiques. — P.: Le Seuil, 1983). Семейная гипотеза позволяет сегодня описать и понять сохраняющееся разнообразие демократического мира, зарождающегося на наших глазах.

Семейные системы крестьянства, оторванного от привычной среды в результате модернизации, были носителями самых различных ценностей: либеральных и авторитарных, эгалитарных и неэгалитарных. Затем именно они стали строительным материалом для формирования идеологий периода модернизации.