Павел Кузьменко - Самые скандальные треугольники русской истории

Народный комиссар внутренних дел Генрих Ягода хорошо показал себя в организации ГУЛАГ, армии бесплатной рабочей силы, в разгроме реальных оппозиций, но для задуманного Сталиным не годился, сам в какой-то мере являлся старым большевиком. Требовался абсолютно не связанный ни с партийным руководством, ни с военными, ни с НКВД исполнительный человек. Но не с улицы, а имеющий опыт руководящей работы. Маленький, скромный, развратный и исполнительный до фанатизма Николай Иванович Ежов идеально подходил для такой роли. Исполнив роль разящего орудия Сталина, кровавый карлик в дальнейшем тоже пускался в расход. Чтобы тем, кого сразу не расстреляли, его сменщик показался сущим ангелом.

Никто не мешал Ежову, занимавшему разные важные, но не самые важные секретарские должности в ЦК, хорошо делать свою работу, а в свободное время предаваться любому разврату и пьянству. Возможно, потому, что Сталин лично негласно контролировал кандидата в исполнителя своей воли. И никто не мешал Бабелю иметь доступ к телу жены Ежова, очень медленно писать свою литературу, но не испытывать особенных материальных трудностей, ездить за границу по личным делам. Возможно, потому, что имел секретное поручение быть напоминанием всесильному наркому — твоя власть ограничена гораздо сильнее, чем может показаться. Ты не властен даже над собственной женой.

Когда началось следствие по убийству Кирова, Сталин намекнул Ягоде, что он должен вскрыть широко разветвленный заговор, который как будто бы возглавлял Григорий Зиновьев, давно отставленный со всех постов бывший руководитель Ленинграда, бывший друг Ленина и даже сосед по шалашу в Разливе. А потом должен был состояться такой показательный процесс, что весь народ будет благодарить вождя за спасение от заговорщиков. И даже Зиновьев будет благодарить.

Ягода не очень понял всей политической тонкости замысла Сталина. Не проявил требуемой рьяности. И тогда впервые в начале 1935 года ЦК ВКП(б) назначил человека, контролирующего наркомат внутренних дел. Им стал секретарь ЦК, председатель комиссии партийного контроля Николай Иванович Ежов. Подготовкой первого показательного процесса над старыми большевиками, «контрреволюционно-троцкистской зиновьевской террористической организации», начавшегося 18 августа 1936 года, руководили еще Ягода, уже Ежов, ну, и еще Каганович. Сталин в течение всего суда отдыхал в Сочи. Что-то мешало ему находиться в одном городе с теми приговоренными, кто пару десятков лет назад мог командовать им. Но Сталину докладывали обо всем, что происходило, несколько раз в день.

Все прошло как по маслу. Советские люди, присутствовавшие в Колонном зале Дома союзов, негодовали. Иностранные послы и корреспонденты недоумевали тому, как охотно подсудимые признавались в убийстве Кирова, в подготовке покушения на Сталина и прочих грехах. Когда троцкист Иван Смирнов попытался заявить, что лично он теракты не готовил, товарищи по скамье подсудимых дружно набросились на него: «Признавайся, что готовил!» Неужели верили в прощение? Или в верность формулы «коммунистические овцы, обреченные на заклание, самые безропотные в мире!»? 24 августа всех приговорили к расстрелу. Говорливому Карлу Радеку дали возможность еще пару лет поговорить.

На расстреле ранним утром 25 августа в подвале Сухановской тюрьмы присутствовали Генрих Ягода, Николай Ежов и начальник охраны Сталина Карл Паукер. Расстрелянных обычно не вскрывают. Причина смерти и так ясна. Но здесь Ежов приказал вскрыть Григорию Зиновьеву, Льву Каменеву и Ивану Смирнову черепные коробки и извлечь пули. Чтобы потом их хранить для истории. Три сплющенных кусочка свинца были обнаружены в сейфе Ежова при его аресте. Завернутые в бумажки с соответствующими фамилиями. Кстати, в том же сейфе хранилось следственное дело по поводу самоубийства Маяковского.

И вот 26 сентября 1936 года Ягода был переведен в наркомат связи тоже вроде бы начальником. Это была какая-то расстрельная должность. Ее к тому времени занимал обреченный А. И. Рыков. Но на новом месте экс-наркомвнудел не появился. Двухмесячный отпуск, потом отставка из генеральского звания, в конце марта Ягода был уже арестован. Формально назначение Ежова не было повышением. Должность секретаря ЦК и председателя КПК в советской иерархии выше. Но только с этих пор он мог видеться со Сталиным почти ежедневно, бывать у него на даче, участвовать в застольях. Высшая власть. Даже очень. Заместителями Ежова стали начальник ГУЛАГ Матвей Берман и друг Маяковского Яков Агранов. Чуть позже к ним присоединился Михаил Фриновский.

Еще до назначения Ежова, до того, как его портрет начали носить на демонстрациях 7 ноября и 1 мая, но когда ближайшему окружению Ежова стало ясно, куда он метит, летом 1936 года Бабель приехал на дачу Николая Ивановича со знаменитым певцом Леонидом Утесовым. Выпив и закусив, писатель и артист возвращались вместе. Утесов вспоминал: «Я спросил Бабеля: „Так у кого же мы были? Кто он, человек в форме?“ Но Бабель молчал загадочно… Я говорю тогда о хозяине дачи: „Рыбников! Штабс-капитан Рыбников [21] Герой одноименного рассказа Александра Куприна, неказистый, незаметный офицер, оказавшийся японским шпионом. !“ На что Бабель ответил мне со смехом: „Когда ваш штабс-капитан вызывает к себе членов ЦК, то у них от этого полные штаны“».

Тем же летом Ежов как глава партийного контроля начал кампанию по чистке коммунистической партии от тайных уклонистов, оппозиционеров, ворчунов по поводу сталинской политики. 18 % партийцев по всей стране было исключено. Сталин увидел, что если и есть у него ударник, так это Ежов.

Сделавшись наркомшей, Хаютина поначалу умерила свой любовный пыл. Занялась устройством быта своего Колюши, который стал работать по 18 часов в сутки. Дом — полная чаша. На даче павлины в саду и стерлядки в пруду. К приходу Ежова со службы — теплые тапочки и горячий ужин. Но все чаще Николай Иванович приходил домой под утро. Он участвовал в ночных допросах и пытках самых важных арестованных. Да и вообще все наркоматы и ведомства работали по ночам, потому что таков был режим дня Сталина. Ответственные работники всей страны ложились спать часов в 5–6 утра. И лечили стрессы водкой. Какое уж тут здоровье?

Лечил и Ежов. Пьяные и развратные вечеринки (или теперь утренники?) с друзьями стали реже, но все же происходили. Можно сказать, что с самого своего назначения до самого падения жизнь его представляла сплошной стресс. Ведь пресловутая ежовщина не просто аресты и убийства. Все было по закону, хоть и страшному. На каждого арестованного по всей стране, будь он видный партийный деятель или деревенская бабка, собравшая на колхозном поле десяток колосков, заводилось уголовное дело. После неоднократных длительных допросов от обвиняемого получалось признание в тяжком преступлении — шпионаже, покушении на жизнь Сталина или других членов правительства. Потом суд и приговор. Но какие масштабы! В 1937–1938 годах было вынесено 681 692 смертных приговора. Это немного больше населения Нижнего Новгорода, тогда только что ставшего Горьким, по данным переписи 1939 года. Никакие суды не справились бы с таким количеством. Поэтому при Ежове это дело значительно упростилось. Безо всяких адвокатов и прокуроров приговоры выносили судебные «тройки», «двойки» и «особые совещания». Поточным методом. При нормативе не более пяти минут на человека.