Юлия Идлис - Рунет. Сотворенные кумиры

— Почему?

— Вредно. Терапевтически вредно. Ты начинаешь писать текст исходя из других требований, и он перестает работать как терапевтический механизм. А он мне слишком дорог как терапевтический механизм, я не готова от этого отказываться. Другого писателя у меня для меня нет, и другого терапевтического механизма тоже.

— То есть вы что же, не забираете гонорары за публикации, например?

— Нет, я не ставлю коммерческой задачи перед текстом. Я не занимаюсь биддингом между издателями — кто даст больше. Я не завожу агента, который бы этим занимался. Если у меня заказывают текст и он получается не таким, за какой заказчик хочет платить, как это иногда бывает с журналами, например, я говорю — жалко, что так получилось, но понимаю, что этот текст мне дороже, чем обещанный гонорар.

— Даже если это журналистский текст?

— Да, конечно. Много лет я зарабатывала письмом в глянцевые журналы, но это не тексты, а то, что называется writing — такая работа со словами, как копирайтинг в рекламе. Ты выполняешь заказ и пишешь текст, соответствующий техническим требованиям, это понятно. Но если ты пишешь этот текст как личный, то да, для меня важно подлаживаться под собственный невроз и собственное желание. Потому что иначе я не очень понимаю, зачем этим заниматься.

— У меня очень долго была железная внутренняя политика — подписывать своим именем все, даже если это тексты в глянцевые журналы, — продолжает она. — Мне было это нужно на протяжении многих лет как дисциплинарное действие, которое заставляло меня не гнать халтуру, даже если это глянцевая статья, сказки для «Норильского никеля» и т. д. Отвечать за базар. Все-таки под своим именем нельзя совсем халтурить: можно выполнять техзадание, но выполнять его прилично. Я сейчас дописываю роман. Я знаю, кому я его отдам. Я знаю, что его можно было отдать при помощи агента в большое издательство за существенные деньги. Но я не хочу. Я знаю, кому я его отдам, и знаю, что получу за него долларов 500 или 800. Ну вот, теперь мы все знаем, кому я его отдам, — Линор улыбается, а я перебираю в уме московские издательства, известные склочностью и низкими гонорарами, зато престижные среди интеллектуалов, и понимаю, что я действительно теперь знаю, кому Линор намерена отдать свой роман. Знаю, но не скажу. — Это, безусловно, не коммерческий выбор. Это просто издательство, в котором мне лестно издаваться. И которое, я твердо знаю, не издаст мою книгу под красно-желтой обложкой с полуголой бабой на ней, не в обиду никому будет сказано, — тут я вспоминаю обложку романа «Нет», изданного в Ad Marginem, и как я не могла объяснить родителям, что эта вот книжка в красно-желтой обложке с полуголой бабой — современная русская литература, написанная двумя хорошими писателями Линор Еоралик и Сергеем Кузнецовым. Вспоминаю — и ничего не говорю.

И еще плюшевого зайца заносит снегом на козырьке подъезда. Последнюю неделю я каждый день пытаюсь его достать и сегодня, наконец, отломала решетку, которая мешала открыть окно, теперь надо привязать к швабре палку, почему-то никого не хочется звать на помощь, я сама его достану, честное слово. Вот сейчас допишу и пойду, достану. Достану, а он мокрый и грязный, и я буду замачивать его в тазу и потом отвезу Мите [Кузьмину. — Ю.И.]

Из журнала long days, 3 февраля 2003

Линор как писатель и художник у многих ассоциируется с такими вот щемящими наблюдениями над маленькой жизнью, которая происходит вокруг нас ежеминутно и которую почти никто, кроме нее, не считает достойной внимания. Почти все, что делает Линор, так или иначе посвящено этому и в каком-то смысле наследует Гоголю — даже яйцеголовые однорукие уродцы из керамопластика, которых она иногда лепит и обжигает у себя в микроволновке и которые тоже живут своей собственной маленькой, трудной и печальной жизнью, любят, мучаются и нерешительно переминаются в своих рамочках с ноги на руку.

— Я-то хочу быть художником, и мне это важно, но прав называться им у меня нет. То, что я делаю, недостаточно хорошо. Я и со словом «писатель»-то в плохих отношениях. А «художником» меня называют, в основном, из-за Зайца Пц, потому что в нем есть визуальный элемент.

— А почему у вас плохие отношения со словом «писатель»?

— «Писатель» — это социальная роль, я ею не интересуюсь. Я готова продать душу за то, чтобы писать хорошие тексты, а вот быть писателем мне совершенно не хочется. Это как-то. диктофон не передает слово «буэ-э-э»?

— И на этой почве вы, собственно.

— и помешались, — смеется Линор.

— Нет, разошлись во мнениях с вашим соавтором Сергеем Кузнецовым, когда роман «Нет» номинировали на премию «Национальный бестселлер», а вы отказались в этом участвовать. Потому что Сергей-то убежден, что писатель должен работать писателем — получать премии, давать интервью, жить социальной жизнью.

— Да, а я твердо убеждена, что писатель, во-первых, ничего не должен, во-вторых, это существо, от которого странно что-нибудь требовать: оно довольно убогое. А в-третьих, я не писатель, я человек, который пишет тексты. Недавно один глянцевый журнал, к которому я отношусь отлично и с которым работаю в разных других ипостасях, предложил мне протестировать тональный крем. Ия, с моей бешеной любовью к макияжу, отказалась — ровно потому, что меня не развлекает этот тип медийного присутствия. То есть меня не очень интересует быть публичной фигурой, под фотографией которой стоит подпись «писатель».

— А сейчас у вас есть личный маньяк? У многих известных интернет-деятелей, особенно у женщин, есть свои маньяки.

— У меня закрыты комментарии для не-френдов.

— Ну все равно ведь можно как-то на вас выйти.

— У меня закрыта аська. У меня закрыт тот адрес почты, которую я читаю регулярно. Я человек очень дистантный, ко мне не постучишься особенно. Я не отвечаю на письма незнакомым людям — кроме крайних ситуаций, когда мне хочется сказать «спасибо» за какое-нибудь доброе слово. Но доебаться до меня невозможно. У меня есть человек, который с некоторой регулярностью — наверное, раз в месяц — пишет мне маленькие письма о вещах, не имеющих никакого отношения ни ко мне, ни к нему. Например, как он увидал на улице, в каком порядке едят воробьи. Примерно раз в полгода я отвечаю ему: «Спасибо за ваши письма». Это длится очень давно. Я не знаю, кто этот человек, ни разу не попыталась узнать по его электронному адресу. Знаю, как его зовут, потому что это имя стоит у него в заголовке и в подписи, но не знаю фамилии. Это отличные продуктивные отношения с незнакомым человеком.

— А что вы хотите сообщить миру? — спрашиваю я, потому что отношения тысячника с миром — это, в сущности, тысячи маленьких отношений с незнакомыми людьми, которые тебя читают, комментируют, цитируют, обсуждают, любят и ненавидят, пока ты занимаешься своим уютным или неуютным внутренним миром.