Юлия Идлис - Рунет. Сотворенные кумиры

Тогда я работал главным редактором «Дни. ру», и всю неделю до этого мы писали о взрывах двух самолетов и возможных версиях. Потом был теракт на Рижской. Это все очень спрессовано было, на протяжении нескольких дней друг за другом, поэтому восприятие, как говорил Майк Науменко, было обострено.

Я немедленно позвонил в редакцию и сказал, что нужно обращать внимание на происходящее в Беслане. Причем неизвестно не было ничего: ни сколько там людей, ни что за люди, ни вообще, что творится, но очевидно было, что перед нами — большая история, потому что, опять же, параллель выстраивалась очень простая: Норд-Ост. Перед Норд-Остом тоже были отвлекающие теракты, взрыв около Макдоналдса наЮго-Западной.

Мы не то чтобы ждали того, что произойдет что-то большое, мы были к этому готовы бессознательно. Когда появилось первое сообщение из Беслана, то сразу же стало очевидно, что вот эта история будет очень важной.

Рыков быстро поднял сайт «Война. ру», у него был такой специальный домен, который использовался в случае конфликтов. Идея была до гениального простая: одна страница, на которую транслировался дайджест ссылок на все новости по теме. Смысл ее был в чем — когда начинается какое-то важное событие, не выстроенное по медийному плану, в первые часы существует информационный вакуум: то есть не известно ничего, но спрос на информацию колоссальный. Все уже поняли, что происходит что-то из ряда вон выходящее, и все хотят узнать, что там происходит, но новостей никаких нет. «Уронить» дайджест было фактически невозможно: сама по себе страница ничего не весит и может выдержать огромный наплыв посетителей.

«Война. ру» на второй день стал самым популярным сайтом в русском интернете.

Понятное дело, что весь первый день шел дым из ушей, выяснялись подробности. На второй день все стало очень походить на Норд-Ост. Я очень хорошо помню Норд-Ост, потому что, когда произошел этот теракт, у меня случилась почечная колика, и я весь Норд-Ост не спал из-за ужасных болей. Я круглосуточно сидел у телевизора, переключая каналы, и транслировал все, что там происходило, в «жж». Это был некий прообраз «Войны. ру». Тогда многие люди брали информацию о происходящем именно из моего жж.

В первый день Беслана была чудовищная информационная пустота, в которой мог каждый написать все что угодно, и этому поверят. Во время аварии на Саяно-Шушенской ГЭС было по сути то же самое: поэтому появились все эти флешмобы про «они там стучат», «давайте открывать плотину» и т. д. Полный информационный вакуум, никто не знает, что происходит.

Дальше информация по крупицам собирается, на место событий приезжают журналисты, и начинается вот самая страшная стадия во всех историях с заложниками — это ожидание.

Второй день был не менее сумбурным: приезжают какие-то люди, проводятся какие-то переговоры, вроде новостей много, но ничего радикального не происходит.

Потом, на третий день — штурм, слишком все неожиданно началось. Я поехал брать интервью у Алсу. Мы с ней сидим в офисе «Реал-рекордс», разговариваем, перед нами висит большой телевизор, на котором вдруг начинается стрельба — эфир же был, прямой эфир — вдруг начинают выносить каких-то мертвых детей … А яне осознаю, что происходит штурм: никто ведь не объявляет, что сейчас начнется штурм. Все сидят на ножах. Вокруг разлита тягучая такая тоска: там «заложники, заложники, сидят, им не хватает воды». Вдруг начинает штурм, которого все ждали, и ты не понимаешь, что происходит. Вдруг откуда-то начинают нести раздетых, раненых детей. А мы сидим, разговариваем и постепенно осознаем, что на самом деле происходит.

Третья часть развития сюжета очень была похожа на Норд-Ост. Похожа осознанием ужасности происходящего, уже постфактум. Потому что, как было с Норд-Остом: нам сказали «Произошел штурм, все захватчики убиты, погибло 30 человек». Ура, слава богу! Я тогда с утра писал восторженные посты о том, что я куплю сейчас флаг России, повешу перед домом и т. д. А потом начинаются подробности: на самом деле не 30, а 50, не 50, а 60, не 60, а 70, 80, 150 — и эта цифра растет в течение дня.

Так это было и во время Беслана: начался штурм, мы видим, что дети бегут, значит, дети освобождены. А потом вдруг выясняется постепенно, что на самом деле там погибло огромное количество людей, которые даже не успели выйти, которые в этом спортзале сгорели.

Мне кажется, за всю мою жизнь 3 сентября 2004 года было самым страшным днем в истории страны. Когда все — от самого последнего человека на улице до президента, который тоже не знал, что говорить, — вдруг осознали, что вообще-то настал конец. 180 детей гибнут в прямом эфире, на глазах у всей страны, и никто ничего не может поделать. Очень многие тогда почувствовали, что России больше нет, состояние полной потерянности было повсеместным.

Вот Марина Литвинович все страдает, что мы все как-то быстро забыли Беслан. Но мне кажется, что это трагедия такого масштаба, что человек ее пытается забыть, вычеркнуть память об этом. Но подсознательно, конечно, у всех людей Беслан все равно внутри остался: как они сидели и смотрели по телевизору краем глаза, как там 180 детей сгорают заживо. Поди такое забудь.

Но вместе с тем мне видится странной вся деятельность по поводу розыска виновных, какие-то следствия, комитеты эти. Не знаю, может, для родственников погибших это важно, но я до сих пор уверен, что правильно написал про матерей Беслана, о том, что, мне кажется, лучше родить новых детей, чем заниматься поиском правды. Все на меня ополчились тогда, а ведь я и с этими матерями как раз общался и им говорил это в лицо, и они соглашались.

И на самом деле очень многие из них так и поступили. Потому что, ну нельзя вернуть ребенка, что бы ты ни делал. Можно родить нового, если есть возможность, или усыновить. А все вот эти поиски, кто какой приказ отдал — это бессмысленно на самом деле: они все равно ничего не вернут вспять, только всеразбередят.

В Беслане на самом деле виноваты все. Поголовно вся страна. Это могло бы быть консенсусным решением, если бы все взяли и сказали — да, в этом виноваты все — коррупция, бардак, что террористов пустили, что вообще довели ситуацию до терроризма, что террористов довели до того, что они убивают детей, что спецслужбы сгнили, что операция была не подготовлена и вообще не пойми, что там происходило.

Может быть, поэтому Беслан стал точкой невозврата. И после этого ситуация как-то начала улучшаться. Все-таки то, что сейчас со страной происходит, ни в коей мере нельзя сравнивать с той степенью абсолютного отчаяния, которая была тогда. Потому что тогда было полное ощущение, что нашей стране конец, что мы все, мы как государство, общество, люди больше не можем ничего.