Михаил Делягин - Кризис человечества. Выживет ли Россия в нерусской смуте ?

Для традиционного государства столкновение с гражданским обществом — и особенно глобальным, не структурированным законами этого государства — приобретает характер комплексного, многоуровневого взаимодействия с сетевыми структурами, сплетение которых и составляет это гражданское общество. Острота современного противоречия между развитыми странами Запада и неразвитой половиной (а то и двумя третями человечества), равно как и между глобальными и национальными управляющими системами, последние из которых ограничены как территориальными рамками, так и формализованными правилами, делает неизбежной войну традиционных государств с указанными сетевыми структурами.

Такие войны по самой своей природе объективно требуют непубличных, не подлежащих огласке действий — от тайных переговоров до тайных убийств. (Классический пример — истребление вьетнамских руководителей и активистов, осуществлявшееся США во время вьетнамской войны в рамках операции «Феникс». Вьетнамские военные оценивали ее эффективность исключительно высоко.)

Позорный провал нападения Израиля на юг Ливана летом 2006 года (разгромить «Хизбал-лах» не удалось, а успешное сопротивление качественно повысило его влиятельность в Ливане) юридически доказал, что традиционное демократическое правительство, работающее чуть ли не «под телекамеру», не может осуще — ствлять подобные действия просто технологи — чески.

Таким образом, сетевые войны объективно требуют ограничения демократии в виде ее формальных, созданных Западом институтов.

Однако подобное ограничение возможно лишь при условии высокой идеологизации элиты, так как иначе ограничение демократических инструментов неизбежно ведет к коррупции и разложению всей системы общественного управления.

А ведь современная западная демократия не терпит идеологизации и последовательно и целенаправленно уничтожает ее, выбивая тем самым опору из-под своих собственных ног!

Таким образом, помимо того, что глобальные управляющие сети отрицают и разрушают демократию самим своим существованием, они становятся неприемлемой помехой даже традиционному государству, которое в послевоенный период превратилось в ее несущую конструкцию.

В развитых странах демократические инструменты в настоящее время способствуют достижению не экономического прогресса, но личного комфорта граждан. Пока прогресс служит инструментом достижения комфорта, он осуществляется, но по достижении высокого уровня комфорта общество начинает его тормозить, так как коллективные усилия по продолжению прогресса начинают мешать индивидуальному удовольствию от наслаждения комфортом.

Кроме того, нормальный человек всегда предпочтет сегодняшнее потребление послезавтрашнему — и поэтому откажет в выделении средств на осуществление прорывных исследований, которые принесут неизвестно какой результат неизвестно когда, а главное, могут и не принести никакого практического результата вовсе.

Принципиальная нерыночность технологического прогресса (точнее, его ключевой части — создания принципиально новых технологических принципов) делает его совместимым с демократией лишь при наличии колоссальных внешних угроз, мобилизующих общество страхом смерти.

После поражения Советского Союза в «холодной войне» и его уничтожения таких угроз больше нет. Попытки превратить в них страх смерти от болезней провалились из-за их неопределенности и отложенности во времени, международный терроризм — из-за того, что «террористы, как блохи, у всех свои», постсоветскую Россию — из-за ее очевидной слабости. Климатическая конференция в Копенгагене в декабре 2009 года знаменовала собой завершение провала попытки сформировать новую глобальную идеологию, позволяющую преодолеть противоречивость демократии и технологического прогресса на основе борьбы с глобальным изменением климата.

В отсутствие этой идеологии демократические институты будут блокировать прогресс массовым предпочтением текущего потребления будущему. Мы видим это уже сегодня в развитых экономиках Европы (в частности, в кризисах мотивации, социальной и пенсионной систем) с той же неотвратимостью, что четверть века назад видели в экономике собственной страны.

С другой стороны, пример по-прежнему наиболее передовой страны современности — США — показывает: даже попытка поддержания экономического и технологического прогресса приобретает вид частичного и непоследовательного, но все же ограничения демократии — в части ограничения свободы СМИ (в том числе самоцензурой) и существенного искажения избирательных процедур.

Причина в том, что демократия в ее западном понимании нежизнеспособна сама по себе, без внешних для нее источников мотиваций — таких, например, как угроза уничтожения в войне с Советским Союзом. Собственно демократические институты, «оставленные в покое», обречены на погружение в «потреблятство» из-за обуславливаемого ими приоритета краткосрочных индивидуальных интересов над долгосрочными коллективными.

Переставшие соответствовать условиям, сложившимся после «холодной войны», традционные демократические институты начинают изживаться и преобразовываться наиболее развитым и находящимся поэтому на острие переживаемых человечеством изменений американским обществом. Подобно тому, как неразвитые общества не доросли до стандартных демократических институтов, американское общество, как наиболее развитое, на наших глазах перерастает их, постепенно превращаясь в постдемократию.

Об этой системе принято говорить в терминах тотального прямого насилия в стиле «Железной пяты» Джека Лондона или изощренного контроля сознания, описанного Оруэлом и Замятиным. Однако эти и другие мыслители исходили из реалий современных им обществ и технологий, линейно экстраполируя в отдаленное будущее непосредственно наблюдаемые ими тенденции. Сегодняшние и завтрашние, неведомые им технологии, и в первую очередь технологии формирования сознания, существенно изменят механизмы реализации описанных ими принципов, а значит, и облик наших обществ. Реальность, скорее всего, будет более изощренной и менее откровенной, однако суть дела от этого принципиально не меняется: постдемократия передает власть в руки глобальных управляющих сетей, преследующих собственные частные интересы и в совокупности образующих глобальный управляющий класс, криминальный по отношению ко всему остальному миру по определению.

Итак, информационные технологии, делая управленческую эффективность несовместимой с демократическими ценностями и мотивациями в их традиционном западном понимании, разрушают построенную на основе этого понимания демократию. Она просто перестает соответствовать потребностям человеческого, и в первую очередь технологического, развития.