Александр Дугин - Путин против Путина. Бывший будущий президент

Если мы посмотрим на сегодняшнюю Россию или на Россию романовскую, то мы легко распознаем в них все признаки этих ксеноморфных политических элит, отчужденных от своего народа, который они презирают, не понимают и ненавидят. Западническая элита XVIII века воспринимала русский народ как «дикарей», «папуасов», как американцы воспринимали индейцев. Вспомните Бирона. Моему предку Савве Дугину отрубили голову за то, что он, будучи дашковцем, требовал восстановления патриаршества. От него до XX века сохранились так называемые «дугинские тетрадки», обличающие секулярную власть и автономное государство, имевшие хождение преимущественно у староверов. Патриаршество есть важнейший элемент православной церковной традиции. Оно неразрывно связано с осознанием богоизбранности русских. Савва Дугин требовал восстановления патриаршества и упразднения Синода вопреки секулярности и западничеству русофобских по сути элит. За это и поплатился жизнью. В этом злосчастном XVIII веке русских людей с бородами, в рубахах, в лаптях и с поясками, которые приближались к заставам Санкт-Петербурга, не пускали в столицу — требовали надеть кивера, рейтузы или трико, а также «выскоблить рожу». Совершенно чуждая нам западническая группа правила страной 100 лет. В Древней Руси отсутствие бороды у мужчины было верным признаком «утраты мужеского пола». Только в конце XVIII века кое-что стало возвращаться, и XIX век стал веком отката в народность. Дворянство стало постепенно возвращаться к корням, вспоминать о благословенной старине.

«Органическая демократия» — это благопожелание. По состоянию фактов сейчас Российское государство есть нечто совершенно иное. Нечто отчужденное и формальное, механическое — бесцельное и бессмысленное, новое издание «Левиафана». Для того чтобы вещи стали такими, какими они должны быть, необходима подлинная революция, революция в народном и духовном смысле. Должен появиться «народный Путин», «народное правительство», «народное государство», «народная власть». Пока же от имени государства снова выступает ксеноморфная элита. Эта «либеральная» элита сменила собой большевистскую элиту, также антинародную по сути. Та, в свою очередь, сменила романовскую ксеноморфную элиту. Поэтому цикл отчуждения, увы, продолжается. В нашей истории есть пример объективно гениального сочетания народного и властного, имперского, элитного и национального — Московское царство в период от освобождения от татар до раскола . Этот период, на мой взгляд, является оптимальным: демократическим, православным и народным одновременно. Народная элита исчезает после церковного раскола .

Важно понимать, что Православие — это не только религия, это еще и политическое учение и политическая теология. Это мы часто упускаем из виду. Настоящее полноценное Православие теснейшим образом связано с моделью симфонии властей. Можно сказать, что Православие как политическая философия существовало у нас опять же до раскола, до второй половины XVII века. Религиозное и политическое начала на Руси после раскола разошлись по разным траекториям, их синусоиды сходились и расходились, баланс народного и элитарного в общей структуре государства и общества постоянно менялся.

С XVII века наступает тот период, когда церковь становится несвободной от государства. Почему? Да потому, что государство больше не православное, оно более не империя . Кстати, вместо «Руси» стали употреблять термин «Российская империя» именно тогда, когда Россия «империей» в сакральном катехоническом смысле быть перестала. Государство только номинально было православное. С точки зрения полноценной философии политики после раскола оно не православное. Мы знаем, что сначала Никон берет на себя полномочия «православного папы», потом Алексей Михайлович ему отвечает минимализацией функций патриарха. Потом приходит собор 1666–1667 годов, когда Святая Русь оплевывается всевозможными проходимцами вроде Паисия Лигарида, эдакими гайдарами и чубайсами XVII века. Потом «рог антихриста» — Петр Первый — упраздняет патриаршество, разгоняет монашество и подлинное Православие, подлинная Церковь уходит в старообрядческую оппозицию . Церковь в своем философско-религиозно-политическом аспекте становится в оппозицию к Романовской династии и сохраняет верность корням, верность Московской модели в рамках глобального старообрядческого движения. В XIX веке каждый третий русский был старообрядцем. Если учесть, что в элите староверия не было вообще, то получается, что каждый второй русский человек (каждый второй из народа) был старовер (иногда «сектантом» — «духовным христианином», хлыстом, скопцом или молоканином), но только не конформистом, только не «кадровым». Так что настоящего Православия мы не знаем более трехсот лет.

Как это ни парадоксально, элементы церковной свободы засияли в 1917 году. Почему до этого невозможно было восстановить патриаршество? Потому что вся система российской государственности была направлена против этого. Вся система была выстроена в духе антиправославной, антивосточной философии политики и философии религии. Православие рассматривалась только как моральный инструмент, аналогичный протестантизму. Все остальное подавлялось. В 1917 году пришла свобода от романовской государственности, и вскоре восстанавливается патриаршество — кстати, реабилитируется единоверие, начинается процесс переоценки и переосмысления старообрядчества. Это был «квант свободы», и он бы кончился очень позитивно, если бы большевики его не задавили. Второй «квант свободы» наступает после краха советской системы. Первым квантом стали пользоваться сразу, потому что еще были живы традиции внутри Церкви, а вторым квантом, уже после фундаментального изнасилования нашей Церкви, нашей национальной идеи в период тоталитарной доминации марксизма, мы пока еще не можем воспользоваться. Мы находимся в слишком тяжелом состоянии после двухсот лет жесточайшей романовщины и почти ста лет геноцида русского народа при коммунистах. Свободу нам дали, но пользоваться мы ею можем начать только сейчас; мы только сейчас приходим в себя. Когда мы начнем полноценно размышлять о природе нашей «свободы», мы будем думать и о нашем русском политическом учении. Это неизбежно приведет нас к мысли об империи, симфонии властей и катехоне.

Мне кажется, что предыдущий патриарх, покойный Алексий II, совершенно правильно наложил запрет на участие клира в выборном процессе, потому что нынешние растерянные попы, несколько опьяневшие от этой свободы, могут завести куда угодно — одни в коммунизм к Зюганову, другие — к либералам, третьи — к фашистам. Нам, церковным людям, необходимо понять, как этой свободой воспользоваться. Я полагаю, что модель отношения Церкви к политике должна выстроиться на основе корней нашей традиции и воплотиться в некий религиозно-политический проект. Но только сейчас наступает это время. Поэтому проект должен вызреть.