Святослав Медведев - Наталья Бехтерева – какой мы ее знали

И наконец, четвертая проблема: помещения. Сначала дали три комнаты без мебели на Кировском проспекте. Ремонтировали сами. Клиники не было. Потом постепенно прибавлялась комната за комнатой. Вместо своей клиники появлялись клинические базы в разных больницах города. Нельзя сказать, что это было оптимальным решением, но положение спасало.

Зачем НП была нужна клиника и работа с больными? Несмотря на то что кандидатская диссертация у нее была экспериментальной (помню крыс, которые по звонку бегали из одной половины клетки в другую), она сформировалась именно в условиях больницы и считала себя настолько же врачом, насколько и ученым. Кроме того, слово «прикладной» в названии отдела отражало направленность работы именно в сторону поиска и применения новых методов лечения на основе знаний о мозге человека. Надо понимать, что в то время задача исследования мозговых кодов психической деятельности в практическом смысле считалась не то чтобы невыполнимой, но даже чем-то вроде научного авантюризма. Об этом мечтал Грей. Но он был предельно независим и почти нищим, поэтому мог себе позволить такое поведение.

А у нас исследовался нейрон, отдельные клетки и их ансамбли. Исследовались поведенческие реакции, условные рефлексы. Причем в основном на виноградной улитке, на крысах, кроликах. Я не хочу сказать, что эти исследования были «не очень». Нет, именно они составили славу отечественной физиологии. Лекции П. Г. Костюка по исследованию нейрона (я сам видел) собирали толпы слушателей на международных конгрессах. Но это не был путь для исследования мозгового обеспечения психики человека. Здесь нечто вроде мечты С. П. Королева о полете на Марс, когда он конструировал боевые ракеты-носители. На носители деньги давали, а вот по поводу полета на Марс снисходительно улыбались.

Но именно эта мечта о раскрытии кодов мозга и была той мощнейшей силой, которая заставила НП работать в клинике. Ведь в то время не было, по сути, ничего, кроме ЭЭГ. Не было средств нейровизуализации, таких как ПЭТ или фМРТ. Французский ученый А. Гасто в середине пятидесятых затеял программу исследования механизмов мозга с помощью ЭЭГ в различных лабораториях. Результаты были более чем скромными. Даже сейчас с помощью количественной ЭЭГ и развитых методов анализа не очень-то получается с новыми прорывами. А в руках у НП прорывной метод долгосрочных имплантированных электродов, непосредственный контакт с мозгом. Возможность регистрации активности из глубины мозга. Наконец, регистрация импульсной активности нейронов.

Но такую операцию, безусловно, можно было делать только для лечения тяжелого заболевания. Естественно, эксперимент на человеке недопустим! Если его делаем мы. А если природа? Поль Брока, французский врач, работавший в середине XIX века, заметил, что поражение мозговой ткани в определенной зоне, вызванное либо опухолью, либо инсультом, либо травмой, приводит к нарушению экспрессивной речи, то есть речи, которую человек произносит. Живший в то же время немецкий невролог Карл Вернике показал, что повреждение другой зоны приводит к нарушению импрессивной речи, то есть понимания того, что человек слышит. Эти области названы их именами соответственно.

Данные положения остались верными и сегодня. Именно поэтому работа с больными – очень мощный способ познания устройства человеческого мозга. Но это одновременно и мощный способ поиска новых методов лечения. Один из наших лозунгов: «Когда знаешь, как устроена система, становится понятно, как ее чинить».

Клинические базы. Как это было трудно. Ведь нужно было выпросить помещение под лабораторию и для персонала. Нужно было выстраивать отношения с администрацией, которой от ученых больше неприятностей, чем радостей. Лечение больного занимало иногда месяцы, что пагубно отражалось на статистике. Мы были не хозяева в доме. А главный врач не любит, когда ему перечат. Вот почему НП всегда мечтала о своей клинике. И она ее создала, отремонтировав сначала береговой корпус, где было два отделения по тридцать коек, а затем и построив новую клинику. Но в целом умение НП заражать своими идеями других людей привело к тому, что отношения с главврачами были вполне приличными. А наше сотрудничество с Виталием Александровичем Хилько (академик АМН, начальник кафедры нейрохирургии Военно-медицинской академии) было не только полезно и плодотворно, но и чрезвычайно приятно.

Следует также отметить, что, когда НП построила свою клинику, довольно большое число врачей с этих клинических баз перешли к ней. Прежде всего, это уже, к сожалению, покинувшие нас нейрохирург Феликс Александрович Гурчин и невролог Лидия Ивановна Никитина. В который раз повторю: НП умела притягивать людей.

Вообще, создать такое – подвиг. Надо еще учесть, что это все было создано при затрате времени три часа в день. НП позволяла себе заниматься административной работой только после трех часов дня. Она была предельно организованным человеком. Практически ничто, кроме, конечно, таких «землетрясений», как звонок первого секретаря и т. п., не могло заставить ее заниматься административными делами утром. Утро было для лаборатории, для науки. Только это позволяло ей оставаться в первую очередь ученым даже при огромных административных нагрузках. А научилась она этому у директора Института экспериментальной медицины академика Дмитрия Андреевича Бирюкова, одного из учеников И. П. Павлова и одного из создателей экологической физиологии. Это был незаурядный человек, возглавлявший НИИЭМ почти двадцать лет. У него был принцип: утро – не для дирекции.

Дмитрий Андреевич был неплохим директором, но к моменту прихода НП у него совершенно расстроилось здоровье. Он любил свой отдел, однако на весь институт, скорее всего, просто не хватало сил. Ситуация была настолько критической, что он получил орден Ленина к шестидесятилетию раньше самого дня рождения. Боялись, что не дотянет. А когда нет четкого руководства – плохо.

Приход НП был для него подарком судьбы. Они были знакомы и по науке, и семьями. И самое главное, он мог ей доверять. Она не рвалась к его должности и была очень энергичной, знающей. А НИИЭМ – многопрофильный институт университетского типа. Это и физиология, и биохимия, и иммунология, и генетика, и микробиология. Очень редко руководитель вникает в проблемы всех отделов. НП – вникала. Естественно, окончательное решение Бирюков оставлял за собой, но НП все больше и больше становилась, как говорят чиновники, «на хозяйстве». Но только – после трех часов. До этого – наука.

В шестидесятые годы НП выдвигает целый ряд прорывных концепций и теорий.