Отар Кушанашвили - Эпоха и Я. Хроники хулигана

Это он – человек полувеликой полусвятости, я же – человек поврежденного ума, пустельга.

Утром я читаю его интервью с адептом – апологетом нанореволюции Чубайсашвили, днем рецензию на новую муть от Пелевина, смотрю его неосторожную «Картину маслом», немало времени, час, уделяю шедевру о Пастернаке, потом еду на съемки, где цитирую его, оттуда на радио, где гость, спец по части жидомасонских заговоров, с ненавистью кивает на него; вечером отвечаю на письмо краснодарской девушки, полагающей журналистику доблестью, грезящей о ней и пишущей мне: «хочу быть, как Быков».

Я тоже, детка.

У меня гордый профиль и многолюбивое сердце, достаточно просторное, чтобы объять необъятное, что дает надежду, что я тоже научусь писать.

Ну, пусть я не буду считаться существом сверхъестественным, но зато самарские девчонки, луганские барышни, одесские леди будут полагать мое слово неоспоримым, а там, глядишь, до канонического облика в кругу моих детей недалеко.

Я вполне осознаю, как уязвимо в глазах людей с якобы хорошим вкусом столь выспреннее и разом шутовское предисловие.

Что попишешь, если он дирижер, а мы хор. Если он исполняет прозу чудодейственную и включен в Антологию Русской поэзии, а я умею только огневые записки строчить и расклеен по столбам под шапкой «Из разыскивает милиция».

Когда я встречусь с ним в стране кипящих котлов, я скажу (на подхалимаж я мастер): «Братаныч, что, претензии оказались больше номинала?»

Он растлил меня двумя статьями о Бродском: одну он опубликовал под шапкой «Священные коровы», во второй элегично поведал о том, как в Америке разминулся с Чудом.

Он хвалит «Обитаемый остров» и «Щелкунчик», я же считаю обе картины… недостойными одной строки «Там лужа во дворе, как площадь двух Америк».

И Джек Лондон не порождает во мне даже и намека на солидарность, но я из тех, кто наловчился «коснуться до всего слегка, // С ученым видом знатока», а он король эрудиции.

Моя жизнь – я говорю об этом без стыда, но с гордостью – проходит в погоне за ДБ, в заметном служении Журналистике.

Oтар Kушанашвили:А когда ты бухаешь?

Дмитрий Быков:Бухаю я иногда, если у меня нет эфира, по субботам, а если есть эфир, то после эфира. Тут неподалеку живет Веллер, и он очень для этого дела подходит. Потому что он очень хорошо это умеет делать.

Oтар Kушанашвили:А как ты приходишь в себя с годами наутро?

Дмитрий Быков:А есть такой напиток «Тан», изобретенный на вашей родине, и вот две бутылки «Тана» приводят меня в действие, даже если я не пил накануне.

Oтар Kушанашвили:Рыжий «Иванушка», концовка этого эфира была посвящена тебе!

Дмитрий Быков:А он тоже так живет?

Oтар Kушанашвили:Нет, он не писатель, потому что он тупой, он мой лучший друг, и он как раз интересовался способом выйти из клинча, вот что его занимает.

Дмитрий Быков:Кроме «Тана», ничего. И постепенно с годами надо переходить на абсент, мне кажется. Единственный напиток, от которого хорошо.

Спасибо, дорогие друзья.

Дмитрий Быков:У нас в гостях Отар Кушанашвили, не нуждающийся ни в каких дальнейших рекомендациях. Отар, вот ты мне подарил книжку, она называется «Я. Книга-месть». Кому же эта месть, хотелось бы понять?

Отар Kушанашвили:Я мщу самому себе. Отар Шалвович в кои-то веки решил посмотреть на себя не взглядом, полным любви, а посмотрел на себя критически. В этой книге про то, как – другой бы на моем месте сказал, что как он добивался успеха, но я никакого успеха не добился пока – как я относительно чего-то достиг. Вот об этом.

Дмитрий Быков:Слушай, тебе все-таки не кажется, что твоя стратегия в России, да и моя отчасти, и Маяковского, – стратегия все-таки людей более менее ярких и не особенно скрытных, что она в России, по всей видимости, безуспешна?

Oтар Kушанашвили:Я так полагаю, что моя стратегия… Я вчера спорил на эту тему с экс-экс-благоверной, которая знает одно только слово, «алименты», я спорил с ней, а она думала о чем-то своем, а я доказывал ей и самому себе, что наша стратегия и есть триумфальная стратегия.

Дмитрий Быков:Ну, она триумфальная для будущего.

Oтар Kушанашвили:Группа Take That, которую ты наверняка не слушаешь, ты преисполнен ненависти ко всему попсовому, они вернулись на сцену без помощи всякого Робби Уильямса и 10 лет спустя, a Take That для меня – это компас.

Дмитрий Быков:Да, в мире.

Oтар Kушанашвили:Да, если группа Take That собирает Уэмбли, то я соберу свой ночной клуб в Смоленске когда-нибудь.

Дмитрий Быков:Скажи, пожалуйста, как у тебя самоощущение после 40? Ведь тебе в этом году ударило.

Oтар Kушанашвили:Папа ушел в феврале, я крайне сентиментальный персонаж и, когда я заканчивал эту книгу, она первая, и папа умер, он мне все карты спутал. Я начал с папы, потому что его уход и 40 лет странным образом соответствуют многим страницам, которые я там написал, у меня ощущение, что как будто все начинается только, будто теперь и ему буду доказывать, что я самый главный. Хотя он меня уверял, когда болел, что я ему уже все доказал. С точки зрения кошелька доказал, а с точки зрения башковитости, родители считали, что я трачу жизнь зря, пойдя на ТВ я имею в виду. И в 40 лет я чувствую себя как никогда хорошо.

Дмитрий Быков:Я просмотрел кое-что в этой книге и поразился внутренней безбашенности, храбрости твоей. Я понимаю себя так в 90-х вести, ну в начале нулевых, но сейчас, когда все уже засунули язык известно куда, мало того что ты пишешь полуматом, это бог с ним, но ты покушаешься на всех священных коров, а зачем? И кто за тобой стоит?

Oтар Kушанашвили:Во-первых, я написал про Аллу, чтобы понравиться поколению, которое любит Аллу; написал про Гришу Лепса, чтобы понравиться бандитам; писал про Take That, чтобы понравиться девчонкам-выпускницам Екатеринбургской гимназии; я – паренек насквозь айзеншписовского толка. И те моменты, которые обильно оснащены ненормативной лексикой, они очень в малых пропорциях. В книге выпендрежный стиль, в том числе уворованный у вас, Дмитрий Львович.

Дмитрий Быков:Спасибо.

Oтар Kушанашвили:Жалкая претензия «быть, как…». Что до смелости – какая там смелость? После интервью незадолго до кончины с Андреем Вознесенским, когда я для «Собеседника» делал эту беседу, когда человек говорит, будучи прикованным к креслу, говорит такие вещи, как 20-летний парубок, кто такой я, какая смелость? А с фекалиями сравнить наследника семейства Пьехи, сказать, что выпускники «Фабрики» – это экскременты – разве это смелость?