Отар Кушанашвили - Эпоха и Я. Хроники хулигана

Когда нашим девушкам изменяет олимпийская выдержка и они уступают наиболее распространенной человеческой слабости – любви к баблу-баблосу, они не знают себе равных.

Гибсона больше нет. Сколько я знаю, на очереди – футболист Роналду, который так увлечен оксанами григорьевыми и собой, что не знает, быстроногий дурашка, что один из самых удачных фильмов Гибсона называется «Расплата».

Я стою, издерганный, как декадент, пред тобой, плохой и хороший, но все-таки плохой.

Вечерний променад, как баллада Рода Стюарта, обращает внимание блудного сына на глупые детали. Мягко и грустно.

Закат догорал, ты из желания отмстить дерзила, я из привычки мстить, грубил, оба мы готовы были на все, хмурые и глупые.

Четверть века назад ты любила во мне все: мимику, жесты, привычку слушать радио КП, несдержанно, во всю мощь холерического темперамента, болеть за футбол; несколько раз даже писала мне письма с намеками на марш Мендельсона, из-за этих намеков я и сбежал.

(Я хорошо помню твое выражение лица, когда ты имитировала в гостинице киевской непередаваемые ощущения от… раньше у тебя горели глаза, ты вся горела, а тогда ты была ненормально спокойна, и тогда я… понял.)

Сошлась ты с бизнесменом и стала ожидаемо кошмарно неинтересной, безнадежно блеклой, ужасно плебейской, хаотичной в мыслях и в поступках.

Дурой, в общем, набитой.

Снег на крыши кладет попону; прежде, когда мы глядели на эту картину, глаза твои были влажные, а теперь тебе все равно.

Как «Машине времени» – где и перед кем выступать.

Осталось тебе только доскребать донышко в котле воспоминаний о том, какой ты была.

Или рефлексия – это мое?

А я камуфлирую ее картинным витийствованием, посасывая сигару?

Меж тем между тобой и мной – века, пропасть, поганые ножницы.

Если вдуматься, наша полемика, по сути, имитационна.

Не пойми меня дурно; я ведь ни разу не назвал тебя траченной жизнью, экзальтированной женщиной (хотя мог бы). Твой голос я слышу по вечерам, имя твое кажется мне ничего себе по утрам.

Правда, тело я забыл.

Но не пропал.

У меня есть две твои фотографии и четыре записки, и я курю и думаю, что обстоятельства таковы, что я не забуду тебя никогда.

Мне практически каждый день приходится участвовать в дискуссиях, а это такой жанр, в котором даже тот, кто сделан из сахарной ваты, изображает из себя Тарзана. Я неофициальный чемпион страны по дурацким диспутам, мои визги подобны трассирующим пулям.

Неумение извиняться за допущенный перебор, особенно перед женщиной, был, есть и будет главным признаком тяжелой формы моральной шизофрении.

Кроме горстки отчаянных пацанов, у меня растут три дочери, одна краше другой, и есть приятное подозрение, что я подарю миру и четвертую Шарлиз Терон, так что мое жизненное пространство вне дурацких дискуссий устроено так, что я могу быть все время каким угодно дураком, но с детьми остолопом быть не имею права.

Это дочери поставили мне на вид при молчаливом согласии пацанов.

Во время одной из дискуссий на федеральном канале, посвященной будущему нашего славного города, рассуждая о четырех кандидатах на должность, я обо всех сказал в стиле дворовой шкоды, любящей всем показывать средний палец, а поскольку там орали так, что было с минуты пятой не до здравого смысла, я прошелся по визуальному ряду претендентов.

Остроумно, как мне, глупцу, казалось, высказался об их физиономиях. В этом списке, как вы знаете, есть и Людмила Швецова.

Я думаю, что микрофон придумали для того, чтобы Стиви Уандер пел и преображал пространство и чтобы такие идиоты, как я, загаживали пространство звуками.

Сразу после эфира мне позвонила моя Шарлиз Терон и пожурила – не то слово.

Оказывается, у ЛШ благоверный умер молодым, три года назад погиб сын, а в этом ушел единокровный брат.

Был бы жив мой папа, выписал бы мне затрещину, я б не пискнул даже.

Мне, конечно, гореть в аду, но умножать свои грехи я не хочу.

Я приношу извинения Людмиле Ивановне Швецовой. Хочу подчеркнуть: не политику, а женщине.

Я – классический тип городского невротика, но благодаря небесам мои дети на меня в этом смысле не похожи.

Особенно А.А. – потому что она категорически против, чтобы о ней писали (но я-то невротик, прощелыга, посему намекаю: имя сие боготворил старик Пушкин). А. ныряет в себя, чтоб ответить на проклятые вопросы.

Ну мы все это делаем, но я это делаю с криком, да причитая. Она – спокойно, ныряя и плавая тихонечко, не за олимпийской медалью, а с олимпийским спокойствием за ответами.

Остальных детей ведет желание самоутвердиться, А. – благородный порыв.

Пройдя земную жизнь до скорбной (мыслей о Вечном становится полно, потому что, ну их в преисподнюю) половины, я вдруг обнаружил, что А. – тишайшая из моих. Будет пытаться достучаться до небес (ласкаю себя надеждой, что много раньше моего) и тогда сначала спросит: «Не соблаговолите ли Вы…?» И так далее.

Я, каюсь, никогда не вел с ней разговоры о том, что время способно, если его не уважать, сломать тебя, как макароны: она измлада занята в 76 секциях, против чего я всегда восстаю всей душой.

Может, я и не прав.

Только времени и было, чтоб прочесть ей: «Открытым сердце береги, об остальном забудь». А с другой стороны, какое, нах, открытое сердце, когда окрест демоны устроили карнавал, и за твою открытость тебя же и прикончат.

Я, знамо дело, для своих пенелоп безоговорочная мужская ролевая модель, и мое отношение к проблемам – это их отношение.

А какое у меня может быть отношение?

Вестимо: «Пошлю все на…»

А. пишет стихи.

Назовите тех, кто это делает, неизменно веруя в то, что стихи способны изменить лицо мира и лица людей.

Человек, пишущий часто, конвертирует собственные неврозы в писанину, в ярость, в молчание.

Жизнь – это не кино, говорю я А., заработаешь либо язву желудка, либо умопомешательство. Потому что этот мир не приспособлен для проживания в нем чувствительных особ.

Она слушает с улыбкой.

Я ей говорю: вот этот город, например, где мы с тобой живем и который мы с тобой любим, он разрешает тебе все, пока ты в состоянии оплатить счета.

Она слушает с улыбкой.

Ее улыбка похожа на… У А. идеальная улыбка. Небесная. А. ухмыляться не умеет вовсе. Пока у нас не много желаний: быть юристом, режиссером, художником, поэтессой, актрисой, дизайнером, и невероятно трогательно, когда заявляется, что всеми сразу.