Олег Мороз - Ельцин против Горбачева, Горбачев против Ельцина

Что касается того, когда именно протестные настроения стали обретать у Ельцина более или менее четкую политическую, демократическую окраску, это началось во время его московского секретарства. Юмашев:

– Да, именно тогда начался его дрейф в демократическую сторону. Возле него сразу же сложилось такое активное интеллигентское окружение, – Шмелев, Попов, Афанасьев… – все, кто писал на экономические, социологические темы в рыночном, демократическом ключе. Каким-то образом они до него добирались. Правда, добирались до него и другие – от националистов из общества «Память» до членов каких-то рок-клубов: первый секретарь МГК встречался практически со всеми. Однако из посетителей больше всего времени он, проводил, конечно, с упомянутыми экономистами. А поскольку интеллектуально они, бесспорно, были людьми более сильными, чем привычный круг ельцинских контактов – члены Политбюро, сотрудники ЦК, – они быстро перетянули его на свою сторону. После его перехода в Госстрой его эволюция, дрейф в демократическую сторону пошли еще быстрее. Я сам все это наблюдал, я как раз тогда, в конце его пребывания в этом ведомстве, с ним познакомился, где-то весной 1989 года. В ту пору открылись многие документы, разоблачающие большевиков, и «Огонек», где я тогда работал, эти документы печатал. Обсуждали как-то всё с Борисом Николаевичем. Он, в общем-то, соглашался с разоблачениями, но когда дошли до Ленина – Ленин, мол, фактически ничем не отличается от Сталина, такой же преступник, – Ельцин стал категорически возражать: «Что вы, что вы, Валентин! Ленин – это святое! Да, он, конечно, совершал ошибки, но не более того…» Такова была его позиция. Но вот, представьте, прошло несколько месяцев, в Доме кино проходила встреча с членами Межрегиональной депутатской группы (Ельцин, как известно, был одним из ее сопредседателей), и кто-то задал вопрос про Ленина. И Борис Николаевич охарактеризовал его примерно так же, как «Огонек». Или как мог бы ответить на вопрос о Ленине Сахаров. Демократизация его взглядов шла очень быстро.

Несмотря на кары, которым подвергся Ельцин, его бунтарские настроения уже не могли заглохнуть. Эти настроения прорывались то там, то здесь, хотя возможностей для этого ему оставили не так уж много. Прежде всего – в различных интервью. «Спрос» на него у журналистов, не только у наших, но и у зарубежных был уже весьма высок. Естественно, на партийном «верху» было решено снова наказать бунтаря, «поставить его на место».

28 июня 1988 года в Москве открылась XIX Всесоюзная партконференция, которую в окружении Горбачева считали «ключевым событием 1988 года, да и всей перестройки». Она рассматривалась как промежуточное мероприятие между двумя съездами КПСС − XXVII-м и XXVIII-м. На этом промежуточном форуме, как пишет Вадим Медведев, предполагалось «в общепартийном порядке» обсудить ход перестройки, способы ее углубления.

Параллельно с этим обсуждением важных «общепартийных» вопросов на партконференции и была осуществлена хорошо спланированная «показательная порка» Ельцина. Схема ее был такова: сначала один из выступающих произносит какое-то провоцирующее замечание в адрес Ельцина, Ельцин «заглатывает наживку», отвечает на замечание, после этого Егор Кузьмич Лигачев дает «смутьяну» настоящий «отлуп», а в заключение на Ельцина наваливаются уже всем миром, как на октябрьском пленуме 1987 года.

Впрочем, Ельцину слова, по-видимому, и не планировали давать. Вообще не собирались пускать его на конференцию. Во всяком случае, и на форум, и на трибуну он прорывался с невероятным трудом. Скорее всего, намечали просто подвергнуть его экзекуции, не выслушивая, ни ответов, ни оправданий, – так сказать, заочно.

Главной линией атаки решили сделать несколько интервью, которые Ельцин дал иностранным телекомпаниям и в которых содержались критические замечания по поводу ситуации в Союзе, по поводу того, как идет перестройка. Как так, коммунист, член ЦК позволяет себе такую неслыханную наглость − в зарубежной, буржуазной прессе критикует свою партию, свою страну! Если уж так хочется покритиковать, − выступи в советской газете, советском журнале…

Эту тему сочли тем более подходящей, что незадолго перед этим и сам Горбачев коснулся ее, хотя и вскользь, но достаточно язвительно по отношению к Ельцину, в интервью иностранным журналистам: он, дескать, не знает, что там Ельцин наговорил западным телекомпаниям, − интересно бы узнать...

В качестве «застрельщика» «охоты на зайца» был выбран начальник отделения ЦАГИ (Центрального аэрогидродинамического института) Загайнов. В общем-то в его речи, если читать ее целиком, не было ничего такого, что имело бы какое-то отношение к Ельцину: оратор, как все, говорил о перестройке, о проблемах собственного института… Но вот ближе к концу его, видимо, попросили, вставить кое-что и о Ельцине.

− В интервью иностранным журналистам по поводу визита Рейгана, − заявил оратор, − вы, Михаил Сергеевич, сказали, что вам интересно, что сказал товарищ Ельцин иностранным журналистам. Нам, рядовым членам партии, это тоже интересно. Мы никоим образом не ставим под сомнение правильность решения ЦК по Ельцину, но он известный человек в партии своим решительным настроем на перестройку. Его невразумительное покаяние на пленуме Московского горкома не прояснило его позиции. (Ну почему же не прояснило? Если судить по тексту, опубликованному в «Правде» и «Московской правде», прояснило все до конца. – О.М.) Почему он не выступил с интервью в наших газетах? Нам хотелось бы услышать его объяснения на конференции. (Аплодисменты). Если это левацкие заскоки, они получат соответствующую оценку, если что-то в его позиции здравое, возьмем на проработку. (Аплодисменты).

Как уже сказано, Ельцина на партконференцию звать не собирались. Прорываться ему туда – сначала в Кремль, а потом и на трибуну, – пришлось с великим трудом.

«Я тогда находился как бы в изгнании, работал в Госстрое, – вспоминает Ельцин в «Исповеди на заданную тему», – и руководству партии, властям, конечно, не хотелось, чтобы я вернулся к политической жизни. (Еще бы, вспомним обещание Горбачева: «До политики я тебя больше не допущу». – О.М.) А я в себе чувствовал и силы, и желание начать работать, по сути, заново…»

«Таинственный» ореол, ореол бунтаря, повторяю, уже веял над Ельциным, и различные партийные организации стали его выдвигать в депутаты на конференцию. Однако партаппарат был настороже – чуть ли не главной своей задачей в тот момент он посчитал не допустить этого избрания. Вскоре выяснилось, что Ельцин – единственный министр, не избранный на конференцию (министры оказывались в числе делегатов, так сказать, автоматически, по своему статусу). Однако Ельцин и в мыслях не допускал, что может остаться за ее бортом, он считал, что должен во что бы то ни стало попасть на нее, выступить, объяснить людям, что с ним произошло. И люди стали приходить ему на помощь. Ельцин: