Дмитрий Губин - Налог на Родину. Очерки тучных времен

«Вот ты, – тыкал в меня пальцем коллега, – неужели не видишь, что нашим враньем мы развращаем женщин, превращая их в тупых содержанок?!»

В увлажненных его глазах отражались все холостяцкие кухни мира.

И я промолчал.

Здравствуйте: меня зовут Дуся и Маруся Виноградовы. Вместо 40 станков по норме я обслуживаю 70. А еще меня зовут Алексей Стаханов и Паша Ангелина. В общем, я ударник труда и многостаночник. Сейчас объясню

Дело в том, что я веду четыре программы на телевидении. И вдобавок – радиоподкаст на интернет-портале. А еще читаю лекции. Плюс пишу колонку в «Огоньке». Не считая сотрудничества с еще парой-тройкой журналов. Так что на подработку бомбилой у Казанского вокзала сил, увы, практически нет.

Помимо соображения, сформулированного, если не ошибаюсь, еще Львом Толстым – «как всегда, не хватало денег и еще одной комнаты», – мною движет наблюдение, поначалу дико меня напугавшее, но теперь воспринимаемое спокойно, как данность. Наблюдение в том, что смена эпох уничтожает целые профессии. И что эпохи сменяются все быстрее и быстрее.

Вот, например, на моих глазах исчезли из жизни линотипистки, метранпажи и прочий типографский свинцово-цинковый люд. Вряд ли все они сумели переключиться на компьютерный дизайн: где вы теперь, ребята?

Или машинистки. Помните, Джеймс Бонд заглядывал в машбюро, и автоматные очереди ремингтонисток сменялись убийственной тишиной? Все: ныне Бонду заглядывать некуда и незачем. Машинистки умерли как класс.

Или менее очевидное: уже в этом веке в России исчезла политическая журналистика, равно как и журналистика расследований, равно как и профессия ведущего ток-шоу в прямом эфире (а она, поверьте, сильно отличается от ведения эфиров в записи). Если бы я не менял регулярно профессию – то где бы, спрашивается, был сейчас? Со своим прежним единственным умением – писать очерки на двадцать машинописных страниц?

Даже если не обращать внимание на политику и те подводные камушки, про склизкость которых предупреждал опять же Толстой, только уже Алексей Константинович, – нынешний мир устроен так, что стабильность для него исключение, а нестабильность – правило. Потому что это во времена Толстых хорошим пальто почиталось пальто, обладавшее свойством носиться долго, а в наше время хорошим считается лишь то, что модно, а мода меняется каждый сезон, попутно сметая если не профессии, то рабочие места – потому как закройщик классических ковер-котов скорее переквалифицируется в управдомы, чем сгодится в закройщики пуховиков-бомберов, какие носили прошедшей зимой.

Обратите внимание: мир, насытив основные потребности, обратился к потребностям дополнительным, избыточным, виртуальным, а они выказали свойство меняться вдесятеро быстрее основных. Позавчера миру потребны меха, вчера – права животных, сегодня днем – социальные сети, а к вечеру – 3D-Teлевизоры. Попробуй тут единственной работой всю жизнь проживи.

Помните, при Горбачеве была компьютерная игра, Perestroyka, где лягушонок перепрыгивал с кочки на кочку, которые то появлялись, то исчезали, чтобы не утонуть? Вот и в нашем общемировом болоте то же самое.

Речки мелеют, озера превращаются в болота, ураган сносит Новый Орлеан, на Мадейре, вон, дожди смывают берега – больше нет тихих заводей, и каждый раз нужно искать новую большую воду. И прежде чем в нее сунуться, неплохо нащупать брод – хотя бы в виде второго или третьего приработка.

Кстати, я убежден, что все, кто сегодня заигрывает с Интернетом (включая меня) – то есть создает собственные сайты, ведет блоги и подкасты, тусуется в сетях социальных и файлообменных, причем в большинстве бесплатно либо же за небольшие деньги, – подстраховываются, нащупывают брод в будущее, подозревая смутно, что оно где-то там, в виртуальном пространстве.

У этого многостаночничанья поневоле, у непрерывной смены работ и профессий есть, впрочем, и солнечная сторона.

Дело в том, что пересыхание одного источника дохода для многостаночника не трагедия. Ну, накрылись твои двадцать ткацких станков – так ведь продолжают жужжать десять токарных и парочка фрезерных. Более того, ты к любой работе, даже к наилюбимейшей и наиперспективнейшей, начинаешь изначально относиться как к временному проекту. Который может быть прекрасен, но рано или поздно завершится, как завершается стройка, когда дом подводится под конек.

Был в моей жизни период, когда я работал главредом в глянце, имел кабинет за стеклянной стенкой, мешок поездок за границу и годовой бонус в половину оклада. А параллельно вел, понятное дело, утреннее шоу на радио и колонку в петербургской газете (и по вечерам еще немного шил). Прелестная, доложу вам, была жизнь. Как вдруг – бац! – журнал купил человек, которому руки подавать нельзя; радиостанция переформатировалась; в газете сменилась редактриса.

И все это в один месяц. И что? Я лишь с облегчением вздохнул: слава богу, появилось время прочитать те книжки, до которых все не доходили руки!

Я не кокетничаю, не красуюсь, а говорю вам чистую правду: эту серьезную потерю работ (и денег) я тогда пережил много спокойнее, чем когда-то первую в жизни потерю единственной работы, когда, казалось, на меня обрушилось небо.

И как же, спрашиваете, я выкрутился? Да очень просто. Забыл вам сказать, что еще у меня была подработка на одном маленьком телеканале плюс вложения в недвижимость, которой (и которыми) я давно понемножечку занимался.

Так что есть у нас, Дусь и Марусь, свои радости в жизни, помимо портретов на Доске почета.

Например, есть радость отношения к собственной жизни как к проекту.

Который, когда подойдет к завершению, не вызовет (надеюсь) отчаяния, но наполнит гордостью за хорошо сделанное дело.

Если, конечно, дело будет сделано хорошо.

30 ноября 2009 года исполнилось 70 лет с начала Зимней войны – той, в которой СССР напал на Финляндию. Вспоминать есть смысл не только потому, что погибло около 25 тысяч финнов и 125 тысяч советских солдат

Каждый раз, когда я еду на питерскую дачу (по скверной и опасной трассе «Скандинавия», до поворота на Гаврилово, далее до Лебедевки), то испытываю чувство без вины виноватого. Потому что еду (до поворота на Кямяря, далее до Хонканиеми) по украденной земле, пусть и не я украл.

Самая сладкая часть южной Карелии, что лежит к северо-западу от городка Сестрорецка и зовется ныне Выборгским районом Ленинградской области, не является исконно русской ни при каких трактовках. Это финские земли, под чьим бы протекторатом они ни пребывали – шведским (по 1721 год) или российским (по 1917-й, когда Финляндия провозгласила независимость, причем с 1808 года Финляндия была автономией).