Сергей Чупринин - Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям

Взгляд, конечно, варварский, но что-то все же схватывающий в эстетике и поэтике сказочной фантастики. Например, ее адресованность одновременно и взрослой, и детской читательской аудитории. Выведение героя-ребенка или подростка на главную либо, по крайней мере, на важную роль в сюжете произведений, организованном обычно как череда стремительно сменяющих друг друга приключений. Высокий дидактический потенциал и ясность моральных оценок, исключающих как депрессивность, так и какую бы то ни было смысловую амбивалентность (что, в свою очередь, исключает «Малыша» Аркадия и Бориса Стругацких из этого ряда). Мощный романтический (идущий, разумеется, не от романтизма, а от подростковой романтики) импульс, открытый юмору, но, как правило, не совместимый с иронией. И наконец, либо развертывание фантастических (сказочных) допущений в привычной для читателей, сугубо «бытовой» среде, либо интерпретация экзотического материала как опять же сугубо бытового.

Всем упомянутым выше произведениям эти черты в той или иной степени свойственны. Но есть и эталонный образец сказочной (в таком вот понимании) фантастики. Это, конечно, «Гарри Поттер» Джоанны Роулинг и вереница порожденных его успехом российских клонов: «Таня Гроттер» Дмитрия Емеца, «Юлианна» Юлии Вознесенской, «Порри Гаттер» Андрея Жвалевского и Игоря Мытько, «Денис Котик» Алины Бояриновой, «Ларин Пётр» Ярослава Морозова, «Харри Проглоттер» Сергея Панарина, «Мальчик Гарри и его собака Поттер» Валентина Постникова – вплоть до цикла «Волшебные приключения Тимки Ружина», запущенного Антоном Ивановым и Анной Устиновой в издательстве «Глобулус».

Собственно литературный уровень подавляющего большинства этих книг не бог весть как высок. Но спрос на них устойчив (достаточно сказать, что суммарный тираж девяти книг про Таню Гроттер в 2,5 миллиона экземпляров вполне сопоставим с 5 миллионами, которыми в России вышли пять книг Дж. Роулинг), и соответственно, по всем законам рынка, будет расти и предложение. Так что мы, даст бог, еще увидим всё новые и новые экскурсы в нишу « назидательной юмористической фантастики », как называет свою продукцию Дмитрий Емец. А там, глядишь, и расплывчатое ныне понятие «сказочная фантастика» приобретет терминологически строгий, конвенциальный смысл.

См. АВАНТЮРНАЯ ЛИТЕРАТУРА; КЛОНИРОВАНИЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ; ФАНТАСТИКА; ФЭНТЕЗИ

Неписаные правила литературного общежития рекомендуют, во-первых, скандалов избегать, а во-вторых, ими не интересоваться, так же, как все благовоспитанные люди будто бы не интересуются слухами и сплетнями.

Такова норма, недостаток которой лишь в том, что ее сплошь и рядом нарушают. « Русская литература вообще есть постоянное выяснение отношений », – заметила Мария Розанова, и ее правоту не смогут не признать все, кто более или менее внимательно следил за взаимоотношениями писателей как в XVIII–XIX веках, так и в XX столетии. Дуэли и драки, публичные пощечины, интриги, сведение счетов, подозрения в плагиате или в стукачестве, демонстративные переходы из одного литературного стана в другой, тайное недоброжелательство, либо вдруг прорывающееся, когда его совсем не ждешь, в том или ином из опубликованных текстов, либо так и остающееся в дневниках, письмах, записных книжках – с тем чтобы потрясти воображение уже не современников, а потомков того или иного автора… Да мало ли, и не удивительно, что книга о литературных скандалах пушкинской эпохи уже написана Олегом Проскуриным, а библиотека исследований на тему, как часто срывались в скандалы взаимоотношения творцов Серебряного века, все пополняется, пополняется, и не будет ей конца.

О наклонности русских литераторов к скандалам можно, разумеется, посожалеть. А можно, напротив, вслед за Владимиром Новиковым утверждать, что « новые скандалы неизбежны – как неизбежны новые дожди и грозы » и что даже « конфликты на уровне “личность и личность” – это благотворные (хотя и болезненные) добрые ссоры, которые в искусстве всегда ценнее “худого мира” чинных славословий и взаимных комплиментов ». Ибо, – продолжим цитирование Вл. Новикова, – « скандал выводит наружу глубокие внутренние противоречия литературного развития. Это индикатор, это градусник духовно-эстетической атмосферы ‹…› А вот девяностые годы оказались слишком ровными и спокойными. Почти не было запомнившихся литературных “драчек”, а в результате сама словесность наша съехала на периферию общественного сознания, разделившись на молчаливо потребляемое толпой масскультное чтиво и малочитабельную “академическую” прозу ».

Ну, касаемо девяностых, равно как и причин, по которым качественная русская литература погрузилась в сумерки, с Вл. Новиковым можно поспорить. «Драчек» хватало, в том числе и значимых или, во всяком случае, знаковых для общественно-творческой атмосферы « замечательного десятилетия » (Андрей Немзер). Если, разумеется, начинать отсчет с переписки Натана Эйдельмана и Виктора Астафьева, выведшей наружу болезненную проблематику русско-еврейских отношений. Или вспомнить шок, который у пишущего и читающего сословия вызвала посмертная публикация «Дневников» Юрия Нагибина. Или атаку, которую Дмитрий Галковский повел против Булата Окуджавы, интерпретировать как самое яркое, может быть, проявление поколенческого шовинизма. Или в пощечинах, которыми сначала Михаил Мейлах, а затем и Евгений Рейн ответили Анатолию Найману, увидеть наиболее острый инцидент в дискуссии о табу и его нарушениях в современной литературе, а неадекватный отклик части литературного сообщества на безуспешную попытку Евгения Рейна, Михаила Синельникова и Игоря Шкляревского предложить Сапармураду Ниязову свои услуги в качестве переводчиков понять прежде всего как демонстрацию либерального террора в его новейшей модификации.

История современной литературы в скандалах еще будет, вне всякого сомнения, написана. Но уже сейчас можно выделить условия, при которых частная междоусобица превращается в скандал. Этих условий, собственно, всего три. Первое – за выяснением отношений на уровне «личность и личность» должны просматриваться нерешенные (или в принципе не решаемые) вопросы творческой жизни. Второе – в конфликте должны участвовать не безвестные сочинители (или не только они), а лица, располагающие немалым литературным авторитетом или, по крайней мере, претендующие на него. И наконец, третье, а возможно, и главное – у скандала тот же секрет, что и у юмора, то есть здесь необходимо, простите такую аналогию, нарушение « рифменного ожидания », несовпадение привычного образа писателя с тем, что он, оказывается, думает или делает. Ведь случись Н. Эйдельману получить пышущий злобой ответ от Станислава Куняева или Сергея Семанова, никто бы и не удивился, их репутация жидоморов общеизвестна, но никто не ожидал, что к антисемитской риторике способен, оказывается, и В. Астафьев – писатель, на которого в литературной среде раньше принято было едва ли не молиться. И не случайно в истории с переводами из Туркменбаши главной жертвой либерального террора стал Е. Рейн, ибо «учителю Бродского», поэту с безупречным реноме, непозволительно, с точки зрения его гонителей, совершать поступки, возможно, и простительные для М. Синельникова и И. Шкляревского. Тончайший лирик в прозе и вдруг мизантроп сродни Собакевичу – вот что вызвало скандал при появлении в печати «Дневников» Ю. Нагибина, как равным образом обвинение в сотрудничестве с КГБ, содержащееся в книге Нины Воронель «Без прикрас», стало скандальным, потому что оно было предъявлено не кому-то там, а самому Андрею Синявскому.