Сергей Чупринин - Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям

Поэтому, – в очередной раз вернемся к единственному у нас теоретику литературных скандалов Вл. Новикову, – « жалкое впечатление производят попытки симулировать скандал. Когда, к примеру, незначительный окололитературный функционер выпускает книгу с широковещательным названием “Записки скандалиста”, не совершив при этом ни одного рискованного поступка, не заявив ни одной оригинальной идеи, он получает у критики адекватную аттестацию в качестве “мелкого пакостника”. Нет, чтобы именоваться таким же громким словом, как Есенин и Шкловский, надо иметь соответствующую судьбу ». Или, по крайней мере, претендовать на роль прологателя новых путей в искусстве – подобно, например, авангардистам, ибо, – как справедливо замечает Макс Фрай, « с одной стороны, широкая общественность узнала о существовании актуального искусства именно благодаря скандалам, с другой стороны, благодаря скандалам же легитимность актуального искусства в России по-прежнему сомнительна. И черт с ней, с легитимностью ».

И, видимо, черт с нею, с добропорядочностью. « Если бы все в литературе были взаимно вежливы, мы давно бы умерли от скуки », – это опять-таки Владимир Новиков.

См. ВОЙНЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; ПОВЕДЕНИЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ; ПОЛИТКОРРЕКТНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; РЕПУТАЦИЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ; СТРАТЕГИЯ АВТОРСКАЯ; ТАБУ В ЛИТЕРАТУРЕ; ТОЛЕРАНТНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ

Разновидность романа с ключом, выстроенная в форме психологического, производственного, детективного, исторического, любого другого романа, но сближающаяся по своим задачам с памфлетом и пасквилем, так как автор скандального романа сознательно намерен опорочить и скомпрометировать известных читателям лиц, которые в данном случае выведены под прозрачными, как правило, псевдонимами.

В качестве выразительных примеров из прозы последних лет можно назвать: роман Анатолия Наймана «Б. Б. и др.», где в числе персонажей легко угадываемые М. Мейлах, И. Бродский, М. Чудакова; роман Николая Климонтовича «Последняя газета», действие которого сосредоточено в редакции газеты «КоммерсантЪ», роман Александра Червинского «Шишкин лес», знакомящий читателей с семейным кланом Михалковых, роман Андрея Мальгина «Советник президента», «уничтожающий» Анатолия Приставкина, его близких и его друзей. Или, наконец, роман О. Негина «П. Ушкин», где в центре авторского внимания взаимоотношения московских кутюрье Славы Зайцева и Валентина Юдашкина, а на периферии возникают и поэтесса Стелла Бормотулина, и художник Никас Сексафонов, и писатель Вэ Порокин, и политик-реформатор Тимур Додыр. Несколько на особицу стоят романы «История любви» Семена Файбисовича и «2008» Сергея Доренко, с шокирующими подробностями рассказывающие о людях, имена и лица которых не укрыты даже и под самыми прозрачными масками.

Разумеется, такого рода произведения возникали и раньше – достаточно вспомнить «Тлю» Ивана Шевцова, «Чего же ты хочешь?» Всеволода Кочетова, «Зияющие высоты» Александра Зиновьева или «Москву 2042» Владимира Войновича, где под маской Сим Симыча Карнавалова нельзя было не узнать Александра Солженицына. И тем не менее не будет преувеличением сказать, что особенный расцвет этой жанровой формы пришелся как раз на последнее десятилетие. Михаил Золотоносов, исследовавший этот феномен, говорит даже о «новой технологии создания текстов» , в основу которой положен « потенциал чужой известности », а художественные образы « подпитаны ресурсом славы и репутации реальных лиц». «Известные люди , – продолжает М. Золотоносов, – становятся предметом главного интереса: как писали во времена социалистического реализма, в центре внимания – человек, но человек особого типа, VIP-стержень, на который легко и естественно наматываются любые криминальные сюжетные нити ».

Масочный принцип изображения, принятый в скандальном романе, позволяет автору, с одной стороны, избежать уголовной ответственности по обвинению в клевете и диффамации, а с другой – дает ему возможность смело сочетать реальные детали и события с самым безудержным вымыслом. Так, мэр Москвы Игорь Михайлович Круглов в романе Льва Гурского «Траектория копья», пародирующем поэтику скандальной прозы, не просто ненавидит столицу (вот цитата из его монолога: « Когда я наконец стал хозяином Москвы, то не мог отказать себе в удовольствии хорошенько поглумиться над ней… Лишь человек, ненавидящий Москву вдоль и поперек, мог делать с ней то, что творил я. Изо дня в день, без отпуска и выходных я унижал город, издевался над ним, просто куражился, а москвичи упорно не замечали. …»), но и оказывается на поверку террористом Гамалем – по его дьявольскому плану в гигантские статуи работы Захара Сиротинкина (разумеется, Зураба Церетели), расставленные по Москве и всему миру, заложена взрывчатка, активировать которую Гамаль собирается через спутники.

Нет сомнения, что автором скандального романа движет стремление свести счеты с прототипами своих персонажей и/или обеспечить собственному произведению коммерческий успех. Первая цель достигается всегда, а вот вторая – не обязательно, и произведения, вроде бы рассчитанные на то, чтобы прийтись по нраву неквалифицированному читательскому большинству, мы нередко можем встретить на лотках, где торгуют книгами по демпинговым ценам. Что, надо думать, объясняется не их литературным качеством (естественно, разным в каждом отдельном случае), а отсутствием рекламы, необходимого PR-обеспечения, в силу чего скандальные романы просто не попадают в поле зрения своей целевой аудитории. В этом убеждает и пример от противного – роман А. Наймана «Б. Б. и др.», напечатанный в журнале «Новый мир», за публикациями которого привычно следит гуманитарная интеллигенция, на которую роман и был рассчитан, действительно имел шумный успех, по крайней мере, в узких кругах.

См. ПАМФЛЕТ И ПАСКВИЛЬ; ПОЗИЦИОНИРОВАНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ; ПРОТОТИПЫ В ЛИТЕРАТУРЕ; ПСЕВДОНИМ; РОМАН С КЛЮЧОМ; СКАНДАЛЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; УСПЕХ ЛИТЕРАТУРНЫЙ; ШОК В ЛИТЕРАТУРЕ

Вот выразительный пример того, как слово, имеющее ясное, казалось бы, терминологическое наполнение, неожиданно обнаруживает свою многозначность, расслаиваясь на два, отчасти даже и омонимичных по отношению друг к другу.

Существует славистика как синоним славяноведения, то есть – напоминает нам словарь Брокгауза и Ефрона – « наука о славянстве в его целом и в частности о каждом члене семьи славянского племени, всестороннее изучение славян в отношении лингвистическом, этнологическом, археологическом, историческом, историко-литературном, религиозном и пр .». Возникнув еще в XIV веке в Чехии, эта область знания появилась к середине XVIII века и у нас (трудами Герарда Фридриха Миллера, Ивана Шриттера, Августа Людвига Шлецера, Михаила Ломоносова и князя Михаила Щербатова), с тем чтобы уже в первой половине XIX века приобрести статус полноправной научной дисциплины наряду, предположим, с медиевистикой, арабистикой или балканистикой.