Сергей Чупринин - Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям

Разумеется, в баснословные советские времена выпуск собрания сочинений, как правило, мотивировался отнюдь не гамбургским счетом и даже не масштабом популярности того или иного автора у неквалифицированного читательского большинства. Так, прижизненных собраний сочинений не было ни у Анны Ахматовой, ни у Бориса Пастернака, ни у Андрея Платонова, ни у Валентина Пикуля, зато они были у таких литературных функционеров, как Егор Исаев, Вадим Кожевников или Александр Чаковский, чьи произведения всецело принадлежали к так называемой «секретарской литературе». Признание власти могло противоречить общественному мнению, но могло и учитывать его (как это было с изданием многотомных собраний Ильи Эренбурга, Константина Паустовского или Григория Бакланова).

Тем не менее если раньше применительно к этому типу изданий можно было говорить об определенной логике и литературной политике, то теперь, когда собрание своих сочинений издал даже Виктор Широков, выпуск многотомников перестал играть маркирующую роль и свидетельствует уже либо об амбициозности автора и наличии у него (или у его спонсора) необходимой денежной суммы, либо о том, что его произведения вошли в разряд коммерчески успешной литературы. Тома в собраниях сочинений, как правило, больше не нумеруются, присутствие вспомогательного критико-библиографического аппарата перестало быть структурообразующей нормой, и о том, что мы имеем дело с собранием сочинений, сигнализирует лишь унифицированное оформление томов.

См. КАНОН, КАНОНИЗАЦИЯ; КЛАССИКА СОВРЕМЕННАЯ; КОММЕРЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА; ПОЛИТИКА ЛИТЕРАТУРНАЯ

Термин, объединяющий всех, кто профессионально связан с современной литературой, то есть писателей, сценаристов, критиков, переводчиков, редакторов, издателей, литературных журналистов и литературных агентов, а также преподавателей литературы (в том случае, если они тоже хотя бы изредка выступают в качестве авторов). Разумеется, было бы соблазнительно уподобить литературное сообщество писательской тусовке, вернее, совокупности тусовок, но спешить с этим не следует, так как понятие «сообщество» шире и вбирает в себя и внесистемных литераторов, максимально избегающих общения с коллегами и сознательно выбравших творческое одиночество в качестве собственной авторской стратегии.

Границы литературного сообщества, разумеется, подвижны, проницаемы, и можно говорить о его постоянном взаимообмене с научным (филологическим), издательским и журналистским (шире – медийным) сообществами, с кругом деятелей иных искусств, а также со средой высококвалифицированных читателей, чьи суждения о современной литературе отличаются отрефлектированной вменяемостью и оттого авторитетны не менее, чем суждения профессионалов-литераторов. Что же касается « внутренней организации литературного сообщества в России (многообразие литературных групп и их инициатив, динамика развития, частота и содержание коммуникативных контактов между ними )», то она, – по словам Бориса Дубина, – « продолжает оставаться крайне бедной и самой простой, даже примитивной ».

И действительно, такие привычные для ХХ века формы самоорганизации профессиональных литераторов, как Союзы писателей, выглядят сегодня архаичными, если не вовсе рудиментарными. Ситуация культурного апартеидаделит писательскую среду на практически не сообщающиеся между собою отсеки: патриотов и демократов, писателей элитарных и писателей массовых, авангардистов и традиционалистов, тогда как попытки создать литературные направления(школы) почти никогда и никому не удаются. В стране нет ни одного приемлемого для всех издания, которое можно было бы назвать корпоративным органом литературного сообщества, так как ни «Литературная газета», ни «Литературная Россия», ни «День литературы», ни «Литературные вести» на эту роль не годятся ввиду своей агрессивной тенденциозности и низкокачественности. Точками кристаллизации поэтому по-прежнему остаются редакции толстых литературных журналов, а также разного рода литературные конкурсы и премии, недостаток которых лишь в том, что они втягивают в сферу своей активности сравнительно малое число профессиональных литераторов. И это особенно явно сказывается вдали от Москвы и Санкт-Петербурга, провоцируя дальнейшее расслоение литературного пространства по « чисто пространственным » (Б. Дубин), то есть региональным признакам.

См. ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРОЦЕСС; НАПРАВЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ; ТУСОВКА ЛИТЕРАТУРНАЯ

По свидетельству «Лексикона нонклассики», это термин возник в 1972–1973 годах к кругу художников Виталия Комара и Александра Меламида как своего рода иронический кентавр отечественного «соцреализма» и «поп-арта», тогда знакомого нашим согражданам только понаслышке А суть самого явления – в использовании и пародийном переосмыслении наиболее одиозных стереотипов, формул, символов и знаков как казенного искусства социалистического реализма, так и всей советской пропагандистской индустрии. « Поп-арт , – отмечает в своей «Арт-Азбуке» Макс Фрай, – мог возникнуть только в “обществе потребления”, а соц-арт – порождение тоталитарного общества, все члены которого были жертвами насильственной идеологизации. Соц-арт деконструирует язык власти, в этом смысле он близок к традиции политического анекдота – поэтому так и любим. До сих пор, между прочим ».

Про неостывшую любовь публики к этому явлению еще будет сказано, а пока отметим, что в словесном искусстве соц-артовские мотивы и приемы появились к середине 1980-х годов, дав нам в итоге такие литературные памятники, как ранние рассказы и роман «Тридцатая любовь Марины» Владимира Сорокина (1987), повесть Евгения Попова «Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину» (1989) и его же роман «Прекрасность жизни» (1990), поэмы Тимура Кибирова и Михаила Сухотина, цикл стихотворений Дмитрия Пригова о Милицанере. Соц-артовская по своему происхождению стихия сказалась и в работе поэтов-иронистов (например, Владимира Друка, Игоря Иртеньева), и в творчестве приверженцев полистилистики (Нина Искренко и др.), и в прозе (повесть Анатолия Гладилина «Свидания по пятницам», эссеистический цикл Владимира Войновича «Антисоветский Советский Союз», роман Анатолия Злобина «Демонтаж»). Что, впрочем, и неудивительно, так как соц-арт как нельзя лучше отвечал стоявшей тогда перед обществом задаче развенчания коммунистической идеологии и канонов социалистического реализма.

Эта задача была решена (или показалось, что была решена) на удивление быстро, и уже в начале 1990-х годов соц-артовская волна в нашей словесности, как, впрочем, и в изобразительном искусстве, пошла на спад, став достоянием трэш-литературы, а также всякого рода эпигонов и графоманов. Ельцинский режим не только не породил новой мифологии, но и отказался от попыток настойчиво внедрять язык новой власти – соответственно нечего вроде бы было и подвергать осмеянию. Советская же эстетика и атрибутика, напротив, стала вызывать у многих деятелей искусства нечто вроде приятной ностальгии взамен традиционной насмешки. « Соц-арт – естественным образом, без знания, кто такие Комар и Меламид, Булатов и т. д., – стал элементом дизайна провинциальных ресторанов, – говорит Александр Т. Иванов, – И это не просто мода на советское, а фактурность этих вещей вдруг обрела эстетическое качество – идеологическое содержание ушло, и наверх выплыла фактура: бархат, золотое шитье… »