Сергей Чупринин - Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям

В широком смысле слова всю историю искусства с древнейших времен можно представить как хронику позиционных боев между – вспомним терминологию Юрия Тынянова – прирожденными « архаистами » и прирожденными « новаторами ». Важно лишь не забывать как о том, что разделительная линия зачастую проходила (и проходит) не между художниками, а внутри их творческого сознания и художественного мира, так и об исторической изменчивости самого канона, на сохранении которого консерватизм настаивает. « Консерваторы , – замечает в этой связи Александр Агеев, – терпеть не могут современную им словесность, зато нежно любят классику, которой, в свою очередь, терпеть не могли его предки. Так уж повелось – безусловную духовно-практическую ценность литературы нормальный человек научается понимать как бы “во втором поколении”, по наследству ».

Состав консервативных эстетических воззрений сегодня, как, впрочем, и всегда, чрезвычайно пестр, текуч и эклектичен Причем никакой прямой корелляции с консерватизмом политическим здесь не просматривается (поэты революционного жеста очень часто облекают свое вдохновение в традиционалистские формы, а политики, позиционируюшие себя как консерваторы, – например, Анатолий Чубайс или Сергей Кириенко, – безусловно благоволят именно инноваторам, а не традиционалистам). Да и в наследии предыдущих эпох консерваторами выбирается очень разное. Так, если в отношении тематического репертуара искусства и писательских техник консерваторы однозначно сориентированы на художественную норму русского реализма XIX века, то их представления о роли и задачах художника напоминают скорее о заветах просветительского и/или, еще чаще, романтического искусства. Здесь господствуют установки на учительность, властвование умами, идеи об абсолютной суверенности искусства и его принципиальной внеположности рынку. На что и обратил внимание Борис Гройс, отметив, что в кругу консерваторов « все заранее согласны с тем, что “истинное искусство” должно не ориентироваться на рынок, а создаваться как бы в некоем возвышенном, экстатическом забвении того, что оно должно быть затем выставлено, продано и т. д., что в действительности лишь такое забвение порождает творения, которые “заслуживают” затем быть выставленными и проданными. Сам же художник об этом ни в коем случае не должен подозревать, даже более того – художник должен все время помнить, что он создаст нечто замечательное и достойное продажи по высокой цене, если забудет обо всякой продаже… .»

Эти установки, вне всякого сомнения, создают консерватизму особую, аристократическую ауру. Что отнюдь, впрочем, не мешает их успешному усвоению, во-первых, толпами эпигонов и эстетически невменяемых графоманов, а во-вторых, массовой литературой, тоже сориентированной на авторитеты и авторитетные образцы, тоже по-своему учительной и, это уж точно, истово заботящейся о строгости, например, жанровых форм.

Впрочем, сам консерватизм, разумеется, не ответствен за свою тень. Как не ответствен он и за то, что в его храме собираются едва ли не все эстетические аутсайдеры, не способные к инновациям или априори враждебные им. Тем более, что, – по словам Андрея Василевского, – « консерватизм не есть застой, истинный консерватизм как раз подразумевает необходимость нереволюционных изменений, поскольку именно ради сохранения целого нужно постоянно приводить частности в соответствие с новыми “вызовами времени”, да и просто с естественным ходом вещей ».

Поэтому вряд ли можно согласиться с тем, что, как заявлено в «Лексиконе нонклассики» (М., 2003), « консерватизм не дал каких-либо заметных и тем более выдающихся явлений или имен в искусстве ХХ века ». Дал, и очень даже дал! Но их достижения становятся особенно наглядными и эстетически значительными на фоне совсем другого искусства и иных художественных стратегий. И « слава Богу , – как говорит Александр Т. Иванов, – в культуре есть что-то, не связанное с этим усильем культурной работы, сохранения культуры, приумножения культурных богатств… А есть наплевательское, я бы сказал, отношение к “культурным богатствам”. Разнузданно-наплевательское. И вот через эту разнузданность, эту амнезию, способность забыть всю культуру и рождается какое-то поле современности ».

См. АКТУАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА; ВКУС ЛИТЕРАТУРНЫЙ; ИННОВАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ; КАНОН; НОРМА ЛИТЕРАТУРНАЯ; ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ И НЕПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

от лат. conspiratio – заговор .

Художественное тайноведение, одно из наглядных воплощений криптоисторического дискурса, согласно которому все происходяшее в обществе предстает, – по словам Карла Поппера, – как « результат целенаправленных действий некоторых могущественных индивидуумов или групп ». « В основе конспирологического чувства , – подтверждает Андрей Левкин, – искренняя вера в то, что происходящее имеет смысл и производится на вменяемых основаниях ». О вере в то, что все на свете объясняется тайными заговорами и происками некоей «закулисы», как о необходимом условии и отправной точке любых конспирологических построений говорит и Александр Дугин, подчеркивая: « Здесь можно провести, естественно, mutatis mutandis, параллель с религией, которая существует не за счет факта Бога, но за счет факта веры. В нашем случае можно было бы сказать, что “заговор”, в самом общем смысле слова, существует, так как существует целая исторически и социологически фиксируемая вера в него, основывающаяся, кроме всего прочего, на более или менее тщательно разработанной и довольно разнообразной аргументации ».

Таким образом, спорить с творцами и потребителями конспирологической литературы не только невозможно, но и бессмысленно. Они – верят (или делают вид, что верят) в свои фантазии, и этим все сказано. Поэтому, несмотря на любые, сколь угодно аргументированные опровержения, у антисемитов по-прежнему в ходу легендированные «Протоколы сионских мудрецов», книги Владимира Шульгина «За что мы их не любим», Григория Климова «Князь мира сего», Игоря Шафаревича «Русофобия», Владимира Солоухина «Последняя ступень», Олега Платонова «Терновый венец России», убеждающие тех, кто готов в это верить, что источником всех российских бед и несчастий – от убийства Павла I до поражений в Чечне – является хорошо спланированный иудеомасонский заговор. И поэтому же успехом пользуется серия авантюрных романов Сергея Алексеева, утверждающего, что история есть процесс борьбы между двумя принципиально различными типами людей – гоями, имеющими божественное солярное происхождение, и земноводными, дарвинами, возникшими в результате эволюции и стоящими на более низкой ступени развития, но к концу ХХ века захватившими контроль практически над всем миром.