Дэни Вестхофф - Здравствуй, нежность

В шесть лет я был весьма далек от того, чтобы заметить трещину, появившуюся между отцом и матерью. Мои родители вели разгульный образ жизни, поздно ложились и поздно вставали. При этом жизнь моей матери наполняли ее книги, многочисленные проекты, публикации: не проходило и дня, чтобы она не встречалась с агентом, не беседовала с издателем, не обсуждала вопрос об экранизации очередного произведения или не давала интервью. Мой отец разделял ее любовь к праздникам, однако скульптура больше не вызывала в нем такого энтузиазма, как раньше, когда он жил один. Поэтому очень скоро ваяние отошло на второй план, уступив место беспечному увеселению. С тех пор как Боб встретил мою мать, он все более отдалялся от своего занятия, пока не позабыл его совсем. Решив жить с матерью, он тем самым был вынужден отказаться от своей мастерской на Монмартре.

Вероятно, именно эта отцовская инертность, несостоятельность и безответственность (которые, впрочем, шли рука об руку с его неотразимым шармом и независимостью от мирских благ) вкупе с алкогольной зависимостью начали раздражать мою мать. Она стала внимательнее приглядываться к Бобу, а тот, как оно обычно бывает, стал совершать ошибку за ошибкой, оплошность за оплошностью. Как-то раз, на выходные, они взяли автомобиль напрокат (их собственный был в ремонте). Мать попросила отца вернуть машину в агентство по найму в понедельник утром, но тот находил тысячу причин, чтобы не делать этого. В результате сумма за аренду машины выросла до колоссальных размеров. Мать была настолько раздражена, что не заметить это было невозможно.

Я полагаю, что именно тогда отец (уже отлично владевший французским языком) решил заняться литературным переводом. Ведь он делил жизнь с женщиной, чьи романы переводились на восемнадцать языков мира, в том числе и на его родной — английский. Американский издательский дом «Пенгуин Букс» заказал ему перевод книги «Сигнал к капитуляции», которая была опубликована в США в 1966 году, а также «Ангела-хранителя», изданного в 1968-м. Обе книги, вышедшие на английском языке, были отмечены за потрясающую переводческую работу, несмотря на то что отец впервые пробовал свои силы на новом поприще. Несколько лет спустя ему предложил работу Жан Дюбюффе, [25] Жан-Филипп-Артюр Дюбюффе (1901–1985) — известный французский художник и скульптор. друг Франсуа Жибо. [26] Франсуа Жибо — адвокат, специалист по творчеству Селина, президент Фонда Жана Дюбюффе. С 2010 г. член жюри литературной премии «Франсуаза Саган». Предметом работы стал труд самого художника, перевод которого вызвал у отца огромные сложности. Мы с отцом уехали на пасхальные каникулы в Нормандию. Там я катался на велосипеде, играл в мяч с собакой, и все это время отец, выражаясь фигурально, рвал на себе волосы, склонившись над своим «Ремингтоном».

Мне тогда было всего четырнадцать лет, но я до сих пор вижу перед собой эту картину: за большим столом сидит отец, обхватив голову руками, а на лице его написано глубочайшее отчаяние и безысходность. По его словам, это объемное произведение стало для него сущим кошмаром, полным запутанных абстрактных теорий и непонятных технических терминов, в которых не разбирался решительным образом никто.

Мать тоже делала все возможное, чтобы помочь отцу работать. Она сама на протяжении почти семи лет обеспечивала ему счастливое, беззаботное существование и знала, что хотя отец и обладал неплохой работоспособностью, раскачаться после затяжного безделья ему было тяжело. Тем не менее она нашла для него должность креативного редактора в большом рекламном агентстве «Публисис», расположенном на Елисейских Полях. Эта работа как нельзя лучше подходила моему отцу: он не был лишен чувства юмора, обожал французский язык и его тонкости и ко всему прочему обладал нескончаемым запасом всевозможных оригинальных идей.

В ходе одного из совещаний, когда все мучились, подбирая слово, которое вызывало бы ассоциацию со свежестью и новизной (речь шла о новом йогурте), мой отец вдруг воскликнул: «Yoplait!» [27] «Yoplait» — так теперь называется франко-американское предприятие, производящее молочные продукты. 51 % в нем принадлежит американской группе «General Mills», а 49 % — францускому объединению сельскохозяйственных кооперативов «Sodiaal». Оборот предприятия составляет более 3 млрд евро. Я всегда думал и по-прежнему в этом убежден, что именно он придумал это слово, ставшее сегодня таким известным. Он также подсказал некоторое время спустя идею создания целого спектра перевязочных материалов темных оттенков, которые не так бросались бы в глаза у людей с другим цветом кожи. Впрочем, эта идея так и не имела продолжения — к его великому сожалению.

Недели шли за неделями, и отец стал появляться в офисе «Публисис» все реже. Гораздо больший интерес у него вызвало кафе на первом этаже здания, где он ежедневно заводил новые знакомства, будучи при этом вдали от корпоративной иерархии, нудных отчетов и бесконечных хлопот. Его пристрастие к алкоголю начало постепенно тревожить мою мать. Зеленого змия она считала не столько причиной глупых, пьяных выходок Боба, сколько проблемой, способной окончательно поставить крест на его образованной, элегантной, умной личности. Будучи бессильной что-либо сделать, она наблюдала за тем, как Боб, мужчина, с которым она провела восемь лет своей жизни, отец ее ребенка, стремительно разрушает себя у нее на глазах. В какой-то момент ей удалось до него достучаться, и ценой больших усилий и не меньших финансовых затрат отцу установили в желудке специальный имплант. Это было своего рода вечное лекарство: имплант провоцировал головокружение и тошноту всякий раз, когда пациент брал в рот хоть каплю алкоголя. Доказательство действенности операции последовало незамедлительно. Спустя всего несколько дней отец вернулся в клинику и потребовал у врача, чтобы из его желудка извлекли это инородное тело, которое лишь портит ему жизнь. Разумеется, противиться воле отца никто не стал. Имплант вынули, а смятение моей матери лишь усугубилось, тем более что предыдущие попытки лечения не принесли никаких результатов.

По-настоящему серьезно к проблеме отца мы с матерью стали относиться лишь намного позже. К тому времени уже все знали о его пагубном пристрастии к алкоголю, но вынуждены были признать свое полнейшее бессилие в попытках уговорить Боба лечиться. Когда речь заходила о его личной свободе и праве выбора, отец проявлял поистине поразительное упрямство и выдержку. При этом он вежливо мог послать ко всем чертям как незнакомых моралистов, так и вполне дружелюбных близких, например, своего друга Франсуа Жибо или даже мою мать. Так или иначе, после нескольких бесплодных попыток переубедить отца все в итоге умывали руки.