Дэни Вестхофф - Здравствуй, нежность

Мать, узнав о моем пристрастии к этой книге, заметила, что и сама без ума от произведений этого писателя. Кстати сказать, она пару раз встречалась с самим Стайроном в Париже и даже поддерживала с ним какие-то отношения. При каждой встрече они бросались друг к другу в объятия, но не как любовники, а как давние хорошие друзья. Друзья, которые были знакомы друг с другом чуть ли не всю жизнь, которые привыкли всем делиться и у которых совпадали не только отношение к жизни, мысли, но даже и слова, вырывавшиеся порой из их уст одновременно. Моя мать познакомила меня с восторженным Уильямом Стайроном в аэропорту Отёйя, после умопомрачительных скачек, в которых Быстрый Стяг завоевал, пожалуй, самую оглушительную из своих побед. Из всех произведений Стайрона мать отдавала особое предпочтение роману «Ложимся во мрак» и считала, что ничего прекрасней в своей жизни она не читала. Признаться, сам я не осилил ее даже с трех попыток. Раздосадованный, я бросился покорять другие литературные вершины Стайрона: «Долгий марш» и «Признания Ната Тернера» — но нашел их куда менее привлекательными, чем потрясающий роман «И поджег этот дом». Тогда отец посоветовал мне прочитать «Шум и ярость» Уильяма Фолкнера, полное собрание сочинений которого я обнаружил в библиотеке матери. Фолкнера я читал почти с таким же удовольствием, как и Стайрона, а его «Сарторис» и «Святилище» понравились мне даже больше «Шума и ярости». Когда я поделился с родителями своими впечатлениями от прочитанного, они после продолжительных обсуждений согласились с моей «классификацией». Однако литературные вкусы моей матери были очень разнообразны. Например, у одного из ее любимых авторов — Стендаля — ей нравилась «Пармская обитель». Она прочитала ее прежде знаменитого романа «Красное и черное», который, кстати, считала весьма посредственным произведением. У Хемингуэя, по ее мнению, я должен был обязательно прочитать сначала «Прощай, оружие», а уже потом «Старик и море». Похожим образом дело обстояло и с Маргерит Дюрас: мать посоветовала мне читать «Любовника» строго после «Лошадок Тарквинии». К Прусту тоже был особый подход. Знакомство с этим писателем я должен был начать с его цикла «В поисках утраченного времени», но сначала мне следовало познакомиться с «Беглянкой», а уж потом прочитать «По направлению к Свану». До пятнадцати лет моя мать каждое лето проводила у бабушки в Кажаре, где много времени проводила на душном, жарком чердаке, в окружении книг Достоевского и Монтеня. Именно в один из таких жарких дней на чердаке она и наткнулась на один из томов «Поисков» Марселя Пруста — на «Беглянку». После этого мать советовала всем начинать «Поиски» именно с этого романа.

В «Беглянке» мы сразу же оказываемся в центре драматических событий, и это «единственный раз, когда Пруст дает волю случаю, а случай является читателю в виде телеграммы: „Мой бедный друг! Нашей милой Альбертины не стало“».

А поскольку о Прусте мы беседовали довольно часто, и он еще не успел мне надоесть, я действительно начал читать «Поиски» с «Беглянки», как и советовала мне мать. К сожалению, я порядком запутался в текстах Пруста. Иногда мне даже казалось, что я нахожусь на арене, а авторская мысль, подобно дикому животному, швыряет меня от одного ее края к другому. При этом я упорно продолжал читать. Мной двигало неодолимое желание познать непознанное, в результате чего мой нетерпеливый беспокойный ум запутывался еще больше. Как говорила моя мать, можно было десять раз перечитать Пруста, но так никогда по-настоящему его и не узнать.

Я помню, что те немногие увесистые тома поэтов Плеяды, [32] Плеяда — название поэтического объединения во Франции XVI в., которое возглавлял Пьер де Ронсар. ( Прим. ред .) что присутствовали в библиотеке моей матери, практически никогда не покидали своих полок. В детстве я объяснял это тем, что у них существовали куда более легкие, карманные аналоги, которые можно было всегда взять с собой. Но позже я все-таки задумался о том, насколько загадочно и непостижимо выглядит монолитная твердь поэтических томов, в то время как вокруг, в библиотеке, всегда происходил настоящий круговорот книг. Каждую неделю матери приходили большие конверты или коробки, доверху забитые лучшими литературными подборками издателей, журналистов и переводчиков. Получая десять авторских экземпляров «Женщины в гриме» на словацком языке или «Неясного профиля» на финском, мать всегда подолгу размышляла, куда бы их поставить. В итоге они неизменно оказывались на самой дальней полке, обреченные на вечное изгнание. Но были книги, которые мать покупала сама, в «Ля Юн» или в «Драгстор Публисис» в Сен-Жермене. Обычно она отправлялась за покупками ночью на своем «Остин Купере», а возвращалась с огромными пакетами, набитыми книгами буквально под завязку. Возвращаясь к поэтам Плеяды, хотелось бы заметить, что один том я как-то раз все же открыл. Правда, мне пришлось его тотчас закрыть — меня отпугнули тысячи страниц, набранные мелким шрифтом, живо напомнившие мне маленькие пухлые молитвенники, которые я видел в церкви, куда мы ходили с бабушкой. Лишь много позднее я осознал, что произведения поэтов Плеяды были не чем иным, как литературной библией!

В тот период, когда я начал открывать для себя Фолкнера, Фицджеральда, Джойса и многих других знаменитых писателей, у меня было предостаточно времени для чтения: я уехал в Экс-ле-Миль, расположенный неподалеку от Экс-ан-Прованса, для прохождения военной службы. Мои родители считали, что я должен выполнить свой воинский долг как можно раньше. Как говорил сам отец, используя свое любимое выражение, это было «дело доброе». Однако он испытал облегчение, узнав, что я не попаду в ряды американской армии. Будучи бывшим солдатом США, он был прекрасно осведомлен о военной активности американцев и не мог быть полностью уверенным в том, что его «паренька» не пошлют куда-нибудь в Панаму или на Гренаду. США всегда имели противников, которым приходилось противостоять.

Несмотря на то что война была чуть ли не единственной сферой, в которой моя мать совершенно не разбиралась, она все равно настояла на том, чтобы я отслужил в армии. Она полагала (увы — на мою большую беду), что армия является ключевым элементом в вопросах воспитания любого мужчины. Военная служба, говорила она, обладает той отличительной уникальной особенностью, которая позволяет хотя бы один-единственный раз в жизни встретить людей, чьи происхождение, привычки и круг общения кардинальным образом отличаются от ваших.

Для многих юношей это была потрясающая возможность, как говорится, на других посмотреть да и себя показать. Мать думала, что подобное средоточие молодых умов, точек зрения и социальных статусов должно было поспособствовать развитию взаимопонимания, а следовательно — терпимости. Но у меня в то время было лишь одно желание: сбежать или поскорее уволиться из армии. Я добросовестно прослужил полгода, по истечении которых был признан психически нездоровым. Вернувшись в Париж (кажется, это был май), я оказался буквально очарован первыми запахами лета. Я навестил отца, но он выразил крайнюю обеспокоенность моим скорым возвращением из армии. Не то чтобы он был очень раздосадован тем, что я не смог довести «доброе дело» до конца, нет — скорее его волновала реакция матери: она была такой же, как несколько лет назад, в школе, когда я получал плохие отметки.