Мария Баганова - Всемирная история в сплетнях

Тот же рассказ повторяет и известный мемуарист Сен-Симон, нисколько не сомневавшийся в том, что принцесса, отличавшаяся прекрасным здоровьем и любимая королем, была отравлена:

«…кавалер Лотарингский прислал двум своим друзьям надежный и быстродействующий яд с нарочным, который, возможно, даже не знал, что он везет. Мадам была в Сен-Клу и уже некоторое время выпивала в семь вечера, чтобы освежиться, бокал цикориевой воды. Воду эту приготовлял особый слуга; он держал ее вместе с бокалом и пр. в шкафу одной из передних при покоях Мадам. Эта цикориевая вода наливалась то ли в фаянсовый, то ли в фарфоровый кувшин, а рядом стояла простая вода для разбавления цикориевой, ежели она покажется Мадам слишком горькой. Через эту переднюю проходили к Мадам все посетители, и там никогда никто не дежурил, потому что всегда было полно народу. 29 июня 1670 года, следуя через эту переднюю, маркиз д’Эффиа улучил момент, которого так долго ждал. В передней не было ни души, и он видел, что позади тоже нет никого, кто направлялся бы к Мадам. Он свернул с дороги, подошел к шкафу, открыл, всыпал принесенный с собой яд, но, услышав чьи-то шаги, схватил кувшин с простой водой, а когда водворил его на место, слуга, приставленный к цикориевой воде, вскрикнул, подбежал и грубо спросил, что он делает около шкафа. Д’Эффиа, нисколько не смутясь, ответил, что просит прощения, но он умирал от жажды, а поскольку знал, что в шкафу стоит вода — тут он указал на кувшин с простой водой, — то не удержался и попил. Слуга продолжал ворчать, но д’Эффиа, успокоив его и еще раз извинившись, вошел к Мадам и, не выказывая ни малейшего волнения, принял участие в беседе вместе с другими придворными. О том, что последовало часом позже, я рассказывать не буду: это и без того наделало много шума по всей Европе.

Мадам скончалась 30 июня в три часа ночи, и король исполнился величайшей скорбью».

Людовик быстро заподозрил, что смерть его кузины не была естественной. Было разбирательство, допрашивали слуг, свидетелей и подозреваемых, кроме д’Эффиа подозрения пали на Пюрнона — дворецкого Генриэтты, а также на Олимпию Манчини.

Пюрнона Людовик допросил лично.

Сен-Симон:

«… король… оглядел задержанного с головы до ног и, приняв грозный вид, голосом, внушающим ужас, произнес: „Друг мой, послушайте, что я вам скажу. Если вы во всем признаетесь мне, скажете правду относительно того, что я хочу знать, то, что бы вы ни сделали, я вас прощу и никогда не вспомню о содеянном вами. Но если вы скроете от меня хоть самую малость, берегитесь — живым вы отсюда тогда не выйдете. Мадам отравлена?“ „Да, государь“, — отвечал тот. „Кто это сделал и как?“ — спросил король. Тот отвечал, что кавалер Лотарингский прислал… д'Эффиа ид, и далее поведал то, что уже рассказано мною. Тогда король, вновь повторив обещание простить и угрозу смерти, задал вопрос: „А мой брат знал об этом?“ „Нет, государь. Никто из нас троих не был настолько глуп, чтобы открыться ему. Он не способен хранить тайну, и мы пропали бы“. Услышав такой ответ, король облегченно вздохнул, словно человек, у которого стеснило дыхание и он вдруг получил возможность отдышаться. „Это все, что я хотел узнать от вас, — промолвил он. — Но вы ничего от меня не скрыли?“ Он позвал Бриссака, велел увести этого человека и немедля вернуть ему свободу. Этот самый человек много лет назад рассказал эту историю г-ну Жоли де Флери, генеральному прокурору парламента, от которого я и узнал ее».

Тремя годами позже — в 1673 — так же скоропостижно скончался принц Евгений Морис Савойский, муж Олимпии Манчини. В связи с его смертью тоже ходили слухи об отравлении.

Эти смерти так напугали короля, что он, по обычаю древних римлян, даже завел специального слугу-дегустатора и продолжил расследование, которое поручил Габриэлю Николя де ла Рейне — умному, талантливому и весьма образованному человеку. Сын небогатых родителей, де ла Рейне выгодно женился и сделал блестящую карьеру; он проявил себя при разгроме Фронды, был представлен ко двору и вплоть до 1697 года возглавлял созданную Кольбером полицию Парижа. Он прожил жизнь долгую и достойную: ему удалось значительно снизить преступность в Париже и расселить и расчистить «Двор чудес» — самый бедный, грязный и жуткий из кварталов французской столицы, заселенный профессиональными нищими, проститутками, ворами, убийцами. Умер де ла Рейне в 1709 году в Париже. Также он был известен в обществе как библиофил и собиратель старинных рукописей, которые сам реставрировал. «Дело о ядах» стало одним из самых громких и скандальных в его карьере.

Начал он с мелочей: арестовал некую Мадлен Гениво, торговавшую ядами и снадобьями для абортов, вслед на ней — еще несколько «ведьм». Потом раскрыл шайку алхимиков, которые, отчаявшись получить золото, перешли на более прозаические предметы — то есть яды. Де ла Рейне вышел на них в 1677 году через некую Мари Бос, акушерку. Главой их был Франсуа Гало де Шастейль, а его правой рукой — Луи де Ванан. Биография этих людей достойна приключенческого романа: они участвовали в мятежах, побывали в плену у мавров, потом Шастейль постригся в монахи и даже стал настоятелем монастыря. Но воздержание было не для него: он завел себе любовницу, похитив девицу из ближайшей деревни и заперев ее в своей келье. А когда та забеременела, то, недолго думая, удушил бедняжку. Его поймали, когда он пытался зарыть труп, и приговорили к повешенью, но Ванан, возглавлявший вооруженную шайку, отбил его прямо на эшафоте. В благодарность де Шастейль открыл ему тайну получения серебра из ртути, но уже через несколько лет предпринял попытку отравить приятеля, опасаясь, что тот может на него донести.

Их шайка была весьма разветвленной, она включала одного хирурга, одного адвоката, нескольких знахарок, гадалок, акушерок и даже пару священников. Всего по делу проходило 400 человек, из которых было казнено более тридцати.

Среди акушерок, занимавшихся не только родами, но и незаконными абортами, выделялась Катрин Дешейе Монвуазен или Ла Вуазен. Если вы сразу представили старую каргу, одетую в лохмотья, склонившуюся над убогим очагом в жалкой лачуге, — вы ошиблись. Старухой «акушерка» не была: на момент ареста ей исполнилось всего лишь 42 года. Ремесло Катрин Монвуазен было весьма доходным, и она жила на широкую ногу: владела домом с примыкавшим к нему садом, роскошно одевалась. Сохранились ее счета от портного, из которых ясно, что мадам заказывала парчовые платья с кружевами и ни в чем себе не отказывала.

В глубине ее сада стояла печь, в которой она сжигала «отходы производства». Зловещая и трогательная деталь: Монвуазен со своими подручными — Мари Босс и некой Лепер — крестили недоношенных младенцев «малым крещением», прежде чем отправить их тела в огонь.