Геннадий Зюганов - Глобальное порабощение России, или Глобализация по-американски

Так, в «Собачьем сердце» Михаила Булгакова наука в лице профессора Преображенского, отчужденная от народа и отданная на потребу животным удовольствиям «верхних десяти тысяч», порождает свое собственное, столь же животное зеркальное отображение — воинствующее невежество и хамство в лице Полиграфа Шарикова. Шариков даже читал Энгельса, легко усвоил некоторые перлы революционного красноречия, имел и претворял в жизнь определенные понятия об общественной гигиене. И все же революция никогда не признает его «своим» — более того, он страшный ее враг, несмотря на суетные попытки доказать ныне обратное.

Старый порядок мстит социалистической революции тем, что пытается заразить ее вирусом «зряшного», по выражению Ленина, отрицания, психологией взбесившегося обывателя, и это самое опасное, что он может ей противопоставить.

Социалистическая революция выстоит лишь в том случае, если найдет в себе силы разорвать порочный круг, возникающий при попытках преодолеть мелкобуржуазную стихию мелкобуржуазными средствами — голым принуждением. Хаосу, грозящему разнести по кирпичику все здание цивилизации, она должна противопоставить порядок, но порядок, не замкнутый в тисках угрюм-бурчеевской казармы, а воплощающий в себе всю полноту, многообразие и многоцветье жизни — то, что отразилось в общечеловеческой идее гармонии.

Эта сторона ленинского наследия нечасто вспоминалась за истекшие десятилетия, но она составляет неотъемлемую часть учения Ленина о социальной революции, его революционной практики. Да, он умел быть решительным, жестким и суровым и понимал, что бывают периоды, когда необходимо вынужденное применение революционного насилия, ибо вопрос стоит о судьбе народа, о спасении общества от катастрофы. Но он лучше, чем кто-либо из революционеров его времени, понимал всю грозную опасность привычки к насилию, пусть сначала даже самому справедливому, — опасность незаметного превращения его в неконтролируемую антинародную стихию, рождающую цепную реакцию зла.

Но дело не только и не столько в личностях. Трагедия всех великих социальных революций в том, что они не находили принципа единения людей, поднимали волну общественной солидарности лишь до известного предела, за которым начинался распад на социальные атомы, не связанные между собой ничем, кроме стихийной силы взаимной корысти. Камень преткновения для многих и многих социалистов, писал Ленин, составляло неумение найти необходимую степень соединения индивидуального интереса с общим. Наказанием служит, как правило, бюрократическая тирания — стремление создать общественное объединение самым простым, как кажется, путем — приказом «сверху».

История, и особенно история XX столетия, свидетельствует о том, что никакое материальное богатство, никакие успехи науки, техники, формальной организации жизни сами по себе не спасут человечество от страшных бедствий, неожиданных откатов к варварству, если люди не сумеют заменить казенную принудительную дисциплину товарищеским сплочением трудящихся. Если этого нет, то под угрозой оказываются все завоевания цивилизации — пусть даже речь идет не об угрозе прямого вооруженного насилия, а об опасности разрушения природной среды, культурного одичания.

Ленин не верил в чудодейственную силу отвлеченной нравственной или религиозной проповеди. «Полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества — это вещь в политике совсем не серьезная», — говорил он и требовал умения строить новое общество с теми людьми, которые оставлены в наследство капитализмом.

Но Ленин исходил из того, что нравственность, моральная сила, решающая в конечном счете исход исторических событий, есть объективное общественное отношение, которое вырастает из общих материальных условий существования данного общества, данной эпохи и которое невозможно изменить простым усилием воли. Это великая сила сознательности масс, которая ставилась Лениным в один ряд с силой оружия и богатства. Это сила примера передового класса, общественного авангарда. Это сила поддержки, которую оказывают революционному авангарду трудящиеся всего мира. Наконец, это сила добровольного сплочения трудящихся в борьбе за свое освобождение.

Моральную силу заменить нечем, а без нее материальное могущество превращается в деструктивный фактор жизни. Как это происходит, мы узнали не из теории, а из горького опыта собственной истории. Сегодня перед нами стоит гигантская задача — восстановить заложенный в Октябре 1917-го нравственный потенциал социализма, морального единства народа во всех его аспектах — от экономических и духовных до межличностных и межнациональных.

Долгие муки родов

Революционная эпоха задает нам универсальный исторический масштаб: общественный прогресс не сводится к формальным достижениям экономики и культуры. Великие социальные и экономические перевороты становятся необратимыми лишь тогда, когда затрагивают ткань повседневности, закрепляются в быту и привычках, нравах и обычаях людей, в нравственном самосознании общества. Как оценить с этой точки зрения итоги послеоктябрьских десятилетий? Казалось бы, развал СССР, который сопровождался мощным, не ослабевающим и поныне, натиском антикоммунизма и антисоветизма, однозначно свидетельствует о полном крахе начатого в Октябре. И все же не будем торопиться с выводами.

За рубежом поражались, как могли граждане великой страны с таким яростным остервенением рвать, топтать и оплевывать свое недавнее прошлое. На Западе не знают ничего подобного, хотя история капитализма, а говоря шире — всей человеческой цивилизации — дает несчетное число поводов для покаяния.

Чтобы капиталистический способ производства утвердился, например, на своей родине в Англии, там потребовалось полностью уничтожить свободное крестьянство, бывшее собственником своей земли, — шекспировских «гордых йоменов», ввести против согнанных с земли «бродяг» уголовные законы, каравшие смертной казнью малейшее покушение на «священное право» частной собственности, широко использовать рабский труд тех же «бродяг», заключенных в каторжные «работные дома».

Вялая, тянувшаяся два с половиной столетия буржуазная революция в Германии несколько раз опустошала страну, уменьшая население более чем наполовину. Не говоря уже о массовом терроре Великой французской революции.

Классический буржуазный гуманизм в общем и целом ищет примирения с теми общественными противоречиями, благодаря которым зло выступает в качестве превратной, но необходимой формы и движущей силы прогресса. С наибольшей полнотой и откровенностью эту позицию выразили духовные отцы капиталистической цивилизации — экономист Рикардо и философ Гегель. Последнему принадлежат такие примечательные слова: «Обращаясь к конкретному рассмотрению дьявола, мы вынуждены будем показать, что в нем есть утвердительное — сила характера, энергия, последовательность».