Александр Уразов - Судьба штрафника. «Война всё спишет»?

Меня удивляла подготовленность немецких войск к войне в экстремальных условиях. Все было продумано, предусмотрено для любых случаев. Взять хотя бы хлорные таблетки для дезинфекции питьевой воды, лезвия и безопасные бритвы, которые мы видели впервые, пасту для намыливания, порошки-вошебойки, туалетное мыло, недоступное нам во фронтовых условиях, хлеб в целлофановой упаковке многолетней выпечки, кованые сапоги и многое другое. Видно было, что немцы готовились к войне основательно, — на войну работала вся наука и промышленность, особенно химическая. Даже при недостатке ресурсов они снабжали армию заменителями-эрзацами — эрзац-мыло, эрзац-кофе, эрзац-кожа и так далее. И хотя не всегда эти заменители были хорошего качества, но зато имелись у каждого немецкого солдата…

Наш и без того скудный паек не усваивался желудком из-за кишечных заболеваний, и мы все время, даже сразу после еды, чувствовали голод. В свободные минуты я уходил недалеко от штаба в лес и, перепрыгивая по мягким кочкам болота, собирал клюкву. Углубляться в лес было опасно: немецкие разведчики могли охотиться за «языком» возле штаба, да и в болото можно было провалиться с головой. Как-то за этим занятием меня застала радистка начальника штаба Аня. Это была полненькая миловидная девушка-москвичка. Она окликнула:

— Эй, солдат, что вы собираете?

Я, перепрыгивая с кочки на кочку, по корням и пням приблизился к ней и протянул горсть клюквы. Ее глаза сверкнули, и она с видимым удовольствием начала кушать ягоды.

— Я тоже хочу собирать клюкву, — попросилась она.

Аня была в хромовых сапожках и не боялась замочить ноги. И все же далеко в воду она не могла зайти, не могла перепрыгивать по кочкам и корням деревьев. Я приносил ей пригоршни клюквы, и она с большим удовольствием ела кисло-горькую ягоду. Так завязалась у нас «клюквенная» дружба, которая, возможно, переросла бы в любовь, но…

Мы регулярно стали встречаться, причем больше по инициативе Ани. Однажды, перепрыгивая на кочку, на которой стоял я, она обхватила меня, боясь упасть в трясину, и вдруг прижалась, обдав меня жаром. Она подняла ко мне лицо со стыдливым и умоляющим взглядом. Мы долго, а может быть, только мгновение смотрели друг другу в глаза, и она не вьщержала, уткнулась лицом в мою шинель и заплакала. Я растерялся. Хотел поцеловать девушку, но она прятала лицо. Так мы стояли, и я не знал, как поступить. Внезапно Аня оттолкнулась от меня и, не разбирая дороги и проваливаясь в мох, бросилась прочь прямо по воде.

На следующий день в обычное время она не пришла — напрасно я прождал, не уходя далеко. Что-то перевернулось у меня в сердце, стало тоскливо. В этот вечер противник обстреливал наш штаб из орудий. Когда начался обстрел, мы легли на пол, под нары и стол. В этот вечер у нас была связистка из полка. Она тоже упала на пол и, потянув меня на себя, начала целовать.

— Не теряйся! — подшучивали офицеры. — Лови момент!

Но мне в такие минуты было не до любви. Потом эти же офицеры рассказывали, что она всегда, когда бывали бомбежка или артобстрел, тянула на себя кого-либо и отдавалась с азартом. Мне думается, они преувеличивали, если вообще не врали.

Назавтра я встретил Аню на обычном месте. Она мало говорила, была задумчива, а затем пригласила к себе в гости, пообещав познакомить с напарницей. Я отнекивался, не решаясь встретиться с Чернявским, но она переубедила меня, сказав, что начштаба нет, он поехал в полки.

Я пришел в избушку начштаба, огляделся: большой стол, карта на стене, на маленьком столике — рация, за ней девушка с наушниками на голове. Аня нас познакомила. Здесь же у стены были двухъярусные нары радисток, а в другом углу — раскладушка, покрытая одеялом.

Аня сказала, что мы будем пить чай, и достала печенье, сахар, чашки. После предложила спирт, но я отказался. Лена, вторая радистка, попросила Аню, чтобы она подежурила, пока Лена не вернется, — видимо, решила оставить нас одних, «создать условия». Я явно терялся, Аня тоже вела себя скованно — обоим нам было неловко. Не знаю, как бы все закончилось, если бы не приезд Чернявского. Я вскочил, приветствуя начальника штаба по стойке «смирно». Он, стрельнув глазами на меня и на Аню, стал раскладывать карты на столе и велел найти Лену. Мы вышли.

Аня предложила пройтись по просеке. Во время прогулки она начала жаловаться, что начальник штаба к ней пристает, не дает спать, и вдруг, не зная почему, призналась мне, что ждет ребенка. Чернявский взял ее силой и теперь пристает и к Лене.

Я был поражен. Этот до мозга костей интеллигент, преподаватель академии — и вдруг такой же, как обычный мужик?! Неужели он мог изменить своей жене? Вспомнилось, как еще во Внукове я отвозил на его квартиру в Москве продукты. Тогда дверь мне открыла красивая матрона лет под сорок, одетая в роскошный шелковый халат с глубоким вырезом, в кожаных перчатках, с ножом. Она прочла записку Чернявского, пригласила в квартиру. Я сказал, что сейчас принесу продукты, вернулся на улицу, взвалил на спину мешок картошки, а шофер — мешок с капустой. Мы занесли мешки в прихожую. Хозяйка предложила нам раздеться и пройти в гостиную. Квартира показалась мне графскими апартаментами, виденными лишь в кино. Особенно меня поразило то, что хозяйка чистила картофель в черных лайковых перчатках, которые в моем понимании были невиданной роскошью, доступной только благородным дамам. Может быть, поэтому я увидел в жене Чернявского богиню. Теперь я думал: неужели такой женщине можно изменить? И с кем, с этой только что оформившейся девчушкой! Видно, думал я, инстинкт самца победил разум человека?!

И еще что меня поразило: Аня сказала, что Чернявский предложил ей подобрать солдата, согласного стать ее мужем, и он обоих демобилизует и отошлет жить в Москву. Я понял, что выбор девушки пал на меня. Внутри у меня все взорвалось: да как он смеет так бездумно губить жизнь наивной девушки, распоряжаться личной жизнью других?! Жалость к Ане и гнев на Чернявского не давали мне говорить. Я, ничего не сказав, ушел от Ани и больше не выходил к ней на свидание. Больше я ее не видел. Нашла ли она мужа себе и отчима будущему ребенку?

На нашем переднем крае жизнь бойцов еще более осложнилась. Снег растаял, вся равнинная болотистая местность покрылась водой. Окопы и траншеи отрывать было нельзя, поэтому создали кочующие дозорные группы, а на особо опасных направлениях из бревен делали настилы на болоте, на которые ложились бойцы.

Во исполнение приказа командования выйти на берег Ловати началась подготовка к наступлению. Был разработан план захвата села на берегу реки, которого, как и везде, как такового не было, было лишь место его расположения на сухом возвышенном берегу. Враг сильно укрепил это место — траншеи полного профиля, дзоты, бетонные и бронированные колпаки защищались колючей проволокой и минными полями.