Ирма Кудрова - Гибель Марины Цветаевой

«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

«Дорогие товарищи!

Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему и с багажом — сложить и довезти в Чистополь. Надеюсь на распродажу моих вещей.

Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет. Адр. Асеева на конверте.

Не похороните живой! Хорошенько проверьте».

«Дорогой Николай Николаевич! [63]

Дорогие сестры Синяковы! [64]

Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю.

У меня в сумке 150 р. и если постараться распродать все мои вещи…

В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы.

Поручаю их Вам, берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает.

А меня простите — не вынесла.

Не оставляйте его никогда. Была бы без ума счастлива, если бы он жил у вас.

Уедете — увезите с собой.

Не бросайте».

Текст, публикуемый ниже, предлагался вниманию читателя дважды — в вариантах, несколько отличающихся друг от друга. Первой была публикация Льва Мнухина в парижской газете «Русская мысль» (№ 3942 от 21 августа 1992 года) под названием «Письмо Марины Цветаевой И. В. Сталину». Во второй публикации («Литературная газета», № 36/5413 от 2 сентября 1992 года) представлен был почти тот же текст, однако теперь он оказался обращенным к Лаврентию Берии. М. Фейнберг и Ю. Клюкин извлекли его из архива Министерства безопасности России. В печати завязался спор между публикаторами. Уязвимым обстоятельством первой публикации было то, что в тексте, которым располагал Л. Мнухин (источник — некий частный архив), обращение отсутствовало и реконструировалось лишь на основании устного свидетельства дочери Цветаевой.

И вот — третья публикация «письма».

Источник данного текста — архив секретаря Союза писателей СССР К. В. Воронкова, в котором было обнаружено письмо Ариадны Сергеевны Эфрон. К письму прилагался перепечатанный на машинке текст другого письма. Его автором была Марина Цветаева. Сама А. С. Эфрон обозначила адресата письма матери уверенно: «И. В. Сталин».

История получения текста публикатором Мариной Кацевой изложена в ее вводной заметке.

Сравнение данного текста с уже опубликованными свидетельствует прежде всего о том, как долго, кропотливо, мучительно писала и переписывала Цветаева свое послание, колеблясь, с кем-то, возможно, советуясь: кому же лучше его адресовать. Ибо и в прилагаемом тексте обращение тоже не поставлено.

На машинописи письма — два автографа А. С. Эфрон: подпись в конце ее письма к К. В. Воронкову и надпись на первом листе «Письма Сталину» (приведены в заметке «От публикатора»).

Итак, дочь Цветаевой была уверена именно в таком адресате, хотя мы не знаем точно, на чем основывалось ее уверенность. Вполне реальным кажется предположение, высказанное Л. Мнухиным: «Цветаева могла отправить не одно, а два почти идентичных письма, двум адресатам.

И все же не спор об адресате, на наш взгляд, главное в публикациях этого текста.

Бесконечно дорога нам сама возможность услышать голос Марины Цветаевой — ее колебания и сомнения, мучительный поиск интонации и аргументов — в трагический час, когда она ищет слов, способных умолить палача, остановить его руку, занесенную над головами ее родных.»

Скорее всего, перед нами первый вариант письма, который затем, при переписывании, Марина Цветаева обильно дополняет, а кое-что и выбрасывает. Дополнения особенно показательны: они усиливают такие моменты, как перечисление заслуг отца, Ивана Владимировича Цветаева, перед русской культурой, а в характеристике Эфрона — черты его безукоризненной честности, бескорыстия и преданности идее коммунизма. Но заслуживают внимания и некоторые фразы, от которых затем, при переписывании, Цветаева отказывается.

В нашей публикации отмечены все наиболее значимые поправки. И читатель, таким образом, сам может оценить смысл и направленность переработки, — в специальных комментариях она, на наш взгляд, не нуждается.

Письмо Цветаевой печатается с сохранением авторской орфографии.

В конце 1991 года мне позвонил незнакомый человек. Из телефонного разговора я узнала его имя и род занятий: с 1989 года Виктор Холодков живет в Сан-Диего (Калифорния), где руководит Информационным Центром и справочной библиотекой по русской культуре первой половины XX века. Поводом к его звонку послужила моя статья об А. Эфрон [65]. Прочитав ее, В. Холодков вспомнил, что у него есть несколько документов, имеющих отношение к Цветаевой, в частности — текст черновика ее письма Сталину. Все эти бумаги, по его словам, попали к нему после смерти одного крупного литературного чиновника, в архиве которого находились. Не будучи специалистом в области литературы, В. Холодков поинтересовался, известно ли это письмо цветаевоведам и может ли оно сегодня кого-нибудь заинтересовать. Если да, то он был бы готов безвозмездно передать мне копию цветаевского черновика для публикации.

В начале декабря 1991 года я получила от В. Холодкова копии обещанных документов. Из их содержания стало ясно, как, когда, при каких обстоятельствах цветаевский черновик оказался в руках «крупного литературного чиновника». «Рассекретить» имя этого чиновника не составило труда: Константин Васильевич Воронков, волей случая заняв высокую должность секретаря Союза писателей [66], стал адресатом и хранителем важнейших литературных документов целой исторической эпохи. Среди них оказались и бумаги, о которых идет речь.

В апреле 1967 года, в надежде на «юбилейные» послабления (приближалось 50-летие советской власти), Ариадна Эфрон обратилась в Союз писателей с просьбой «возбудить ходатайство перед Правительством об истинной (курсив А. С. Эфрон) реабилитации» [67] ее отца.

Дело в том, что сухая официальная справка с расхожей формулировкой «за отсутствием состава преступления», выхлопотанная в 1956 году, не могла ее удовлетворить. Дочерний долг требовал большего: «…чтобы он (С. Я. Эфрон — М. К. ) встретил 50-летие Советской власти в ряду вечно живых ее борцов». Это было важно, по мнению А. С. Эфрон, не только как акт справедливости по отношению к отцу, но и для будущих биографов Цветаевой. Она писала: «Надо, чтобы в биографиях Марины Цветаевой и ее мужа Сергея Эфрона все встало на свои места <���…>, чтобы он не остался в представлении советских людей лишь в виде некоего белогвардейского довеска к цветаевской биографии, или просто прочерка в ней — протяженностью в тридцать лет». Видимо, учитывая значимость имени Цветаевой, признанной к тому времени уже официальными литературными кругами, А. С. Эфрон приложила к своему письму копию черновика письма Цветаевой Сталину.