Валерия Пустовая - Матрица бунта

Данилкин , напротив, обходит Союз по солнечной стороне. “Сталинские лагеря” в биографии “Юрий Гагарин” (М., Молодая гвардия, 2011) промелькивают, но человек, который привел в повествование эту тему, жестоко высмеян: речь идет о летчике-испытателе, хранившем доказательство существования “небесной тверди”. Неблагополучный вариант судьбы Гагарина история держала в запасниках: будущий космонавт принужден был скрывать родных, попавших в немецкую оккупацию. Данилкин отмечает это, но на теме не задерживается, ведь как бы то ни было “ни при Сталине, ни после никто особых препятствий его карьере <���…> не чинил”.

Соотношение сил в этой полемике не очевидно. Вроде бы Улицкая пишет от имени поверженных, о том, что скрыто, — а Данилкин следует за официальной трактовкой и расследует то, что и без него на виду. На самом деле все наоборот. Данилкин и в интервью с писательницей, и в повествовании о советском космонавте распален — Улицкая и в ответах критику, и в романе спокойна: ей, в отличие от него, ничего не приходится доказывать. Диссидентская, “теневая” история СССР после его распада взяла реванш у абсолютистской, “солнечной”. А приоритет частной жизни над государственными интересами сегодня — доминирующая общественная идея.

Отталкивание от прошлого стало для нового государства таким же “моральным оправданием”, каким, по выражению Данилкина, был полет Гагарина — для государства советского.

Улицкая вовремя, да и в удобном месте закончила роман: Америка, 96-й, смерть Бродского. Перенеси она героев в Россию, в тот же час — книгу пришлось бы начинать заново. И рассказывала бы она о перерождении понятий: в новом обществе роль инакомыслящих примерили на себя государственники, а диссидентству отвели нишу устаревшей и непродуктивной идеологии.

Вслед за безобидным романом Улицкой появились сочинения позлее. Роман-анекдот Всеволода Бенигсена “ВИТЧ” о диссидентах, упрятанных в закрытый город и не пожелавших выйти на свободу даже после смены режима. Фантастическая утопия “Коммунизм” Олега Лукошина, который — после успеха своего романа “Капитализм”, добравшегося до финальных списков премии “Национальный бестселлер”, — попытался закрепить статус скандального писателя произведением о человеке антидиссидентского типа: последовательно, с оружием в руках, отстоявшего свое право быть живой иллюстрацией советской пропаганды.

Фигура диссидента полегчала — образ государственника приосанился и потеплел.

Самый жалкий из антагонистов в романе Лукошина — профессор, сбежавший в капиталистическую Россию из параллельного пространства, где сохранился Советский Союз: персонаж с подчеркнуто шаблонной речью, как будто и впрямь засланный в Россию порочить коммунистический строй. Не удивительно, что главный герой избирает иную модель для подражания и, эмигрировав в параллельный мир, с отличием оканчивает Высшую школу КГБ.

Карикатурные диссиденты Бенигсена смотрятся несмышленышами рядом с приставленным к ним майором Кручининым. Автор максимально смягчает образ, показывая, что майор воздействует на подопечных силой убеждения, а не угрозами. И даже делает его немного сродни узникам, подчеркнув, что и он “был шестидесятником со всеми вытекающими: наивным, беззубым, прямодушным”.

Литературную полемику года венчает игривый рассказ Александра Селина “Женское счастье”, опубликованный в “пляжном” выпуске журнала “Сноб” (2011, № 7–8). История долгого и триумфального ухаживания “полковника безопасности” за опальной художницей как будто и нас заставляет полюбить людей силы.

Поиск источника силы во многом объясняет мелкую мстительность Данилкина в отношении “Сахарова и Солженицына, Синявского и Горбаневской”. В интервью 2010 года сайту “Рабкор. ру” он подчеркивает, что не интересуется “альтернативой” — в отличие от “Проекта-для-всех”. Модель гражданского поведения, которую показала Улицкая в романе “Зеленый шатер”, сегодня представляется бесперспективной: касается слишком малых дел. “Диссидентское движение было прежде всего нравственным, вовсе не политическим”, и направлено было “вовнутрь, на изменение самого себя”, — восстанавливает историческую действительность Наталья Червинская на “OpenSpace.ru”. Но тот факт, что — ее словами — “люди пытались жить нормальной жизнью в ненормальном обществе” и “эта борьба и расшатала в конце концов систему”, больше не является образцом исторического действия.

“Нормальная жизнь”, движение “вовнутрь” превратились из политического творчества в рутину. Частная жизнь, право на которую для Улицкой неразрывно связано с идеалом свободы, стала ассоциироваться с историческим тупиком, советским застоем. Данилкин называет “смехотворными” свои былые “надежды на то, что если “нормальные люди” будут честно выполнять свою работу, не участвовать в коррупции и спокойно заниматься зарабатыванием денег, то Москва превратится в такой второй Лондон, своего рода Иерусалим для буржуазии, “место-где-приятно-жить” и прочая пошлятина”. А слова полуанонимной читательницы “Газеты. ру”, вывесившей на этом сайте “Девять причин, по которым я уезжаю из России”: “Со своей стороны я, кажется, сделала всё, моя часть договора выполнена. А где та часть, которую должно обеспечивать государство? Я не вижу”, — буквально совпали с высказыванием из давней статьи Захара Прилепина: “Я сделал все малые дела: вкрутил лампочку в подъезде, заплатил налоги, поднял демографическую ситуацию, дал работу нескольким людям вокруг меня. И что? И где результаты в моей большой Родине?”.

Государственники выглядят новыми диссидентствующими, поскольку критикуют установившийся социальный порядок. К тому же очевидно, что именно они являются носителями идеализма, образцы которого, кажется, остались в советском прошлом. Когда критик Станислав Львовский в дискуссии на “OpenSpace.ru”, посвященной статусу диссидентов в нынешнем общественном сознании, обличает восторжествовавший “цинизм”: “такое состояние общества, при котором любая искренняя деятельность <���…> подвергается сомнению; любая искренность, любое утверждение о том, что некто делает нечто по убеждениям , тоже подвергается сомнению”, — в идеалистическую оппозицию оказываются записаны не только бывшие диссиденты, но и нынешние государственники.

Автор новой биографии Юрия Гагарина бредит мессианством, как русские философы накануне революции, — и готовит для действующего правительства бизнес-план. Космос привлекает Данилкина как один из проектов, удовлетворяющих “исторические интересы” общества: через погибшего десятилетия назад Гагарина он парадоксально рассчитывает подключиться к будущему. Недаром то и дело оговаривает, что прорыв в космос — не местный и не только советский, а общечеловеческий и потому до сих пор актуальный проект.