Вера Челищева - Заключенный №1. Несломленный Ходорковский

В панике она начала обзванивать школы: «У меня дети на улице. Мы не зачислены ни в какую школу. Наша фамилия Ходорковские…» – сразу докладывала Инна. Следовали отказы. Теперь она уже стала не звонить, она обегала школы, докладывая то же самое: «Здравствуйте, у меня дети на улице. Мы не зачислены ни в какую школу. Наша фамилия Ходорковские…» – и обрисовывала ситуацию последних дней. Двери закрывались одна за другой…

У нее было шоковое состояние. Еще немного – и очередного нервного срыва было бы не миновать. Что делать?

То ли так сработал материнский инстинкт («идут в атаку уже на детей»), то ли что-то еще, но Инна действовала, как никогда еще не действовала. «Я просто как терминатор увидела цель и била по ней», – вспоминает она теперь. Она обзванивала РОНО и департаменты образования, она звонила всем подряд, чьи контакты ей помогали доставать знакомые… Но Илья и Глеб по-прежнему были дома, а на календаре уже было 5, 6, 7 сентября…

Наверное, у каждого из нас в жизни бывают такие ситуации, что, испробовав все варианты и не добившись ничего, мы решаемся попробовать самый последний вариант, который как бы оставили про запас, надеясь, что прибегнуть к нему не придется… В общем, Инна позвонила Суркову. И единственный, кто ей помог, был Сурков.

– Мы же все-таки жили когда-то бок о бок на Успенке. Он быстро среагировал. И 11 сентября близнецы уже сидели за партами в новой школе. – Понимаете, – у Инны в глазах смешение удивления и радости.

Инна позвонила Суркову. И он единственный, кто ей помог.

– Причем все, кто знал об этом, были в шоке. Никто не понимал, при чем здесь дети. В итоге все устаканилось. Слава потом перезвонил: «Инн, все? Вы в школе?» Я говорю: «Да, Слав, мы в школе, все нормально. Совершенно молодец, четко сработал. Спасибо». «Ну, слава богу. Я закрываю тему?» «Закрывай».

А Илья и Глеб даже не поняли, что произошло…

– Все в нашей семье очень боятся подорвать его состояние в тюрьме, – говорит мне один из близких Ходорковского, но просит не называть его имя. – Да, он так замечательно держится эти годы. Да, в письмах всегда заверяет, что все хорошо, все нормально, все в порядке.

Но мы все равно стараемся не грузить его нашими проблемами. Зачем? Это может только навредить. Да и по поводу нас ему не нужно беспокоиться. У нас в целом все в порядке… Мы смотрим на то, как он себя ведет, и сами не сдаемся…

Ведет себя Ходорковский действительно так, что всех поражает. Но и его порой посещает апатия. Живой же человек…

Что делать, когда депрессия, хандра обуревают нас? Когда тоска принимается грызть сердце? Что мы делаем с запрятанным вглубь отчаянием? Правильно. Мы бежим, прячемся за хороводом будней, обстоятельств, быта…

Как можно убежать от этого в тюрьме? Никак. Хоть раз дашь тоске завладеть тобой, считай, пропал. В тюрьме в этом плане все жестче: или ломаешься, или нет. Восемью годами лагерей Ходорковский доказал: не сломаться можно. Как бы трудно и мучительно ни было.

По идее, запас терпения, какой бы большой он у него ни был, у Ходорковского должен был закончиться. Ну, просто потому что невозможно так. И самый смелый, по идее, должен сорваться. Сначала первый приговор, потом второй приговор… С человеком в этих условиях должно что-то происходить… Движение души, колебания, сомнения в правильности выбранной позиции…

Да, апатия, да, иногда депрессии – они у него будут. Но он проделал над собой огромную работу, установил строгую самодисциплину – не поддаваться эмоциям, иначе пропадешь. Он запретил упадническому настроению навещать его, лезть в голову плохим мыслям. Вот просто так – повесил замок, и все. Иначе пропадешь…

Да, апатия, да, иногда депрессии – они у него будут. Но он проделал над собой огромную работу, установил строгую самодисциплину – не поддаваться эмоциям, иначе пропадешь.

Его спасала работа. Он работал запоем. В колонии – все свободное от швейных мастерских время. В СИЗО – все свободное от судебных заседаний время. Читал материалы дела, скрупулезно изучая каждую деталь и каждый абзац обвинения. Часто удивленно поднимал брови – от «знакомства» с тем или иным аспектом обвинения, всегда нестандартным и противоречащим элементарному здравому смыслу… Так что к моменту прихода адвокатов у него уже были готовы испещренные этими нестыковками листы со своими комментариями, бесчисленными вопросами, пояснениями и прочими разъяснениями к ним. Объяснялось, в чем конкретно нестыковка.

«В начале абзаца говорится, что «Ходорковский как руководитель ОПГ…», в конце того же абзаца «Ходорковский как глава НК ЮКОС…». Так кто же Ходорковский?..» – отмечал он карандашом на листке, который потом передавал адвокатам для дальнейшей работы. – «Нефть похищалась путем перевода на баланс». А вот это уже бред…» и т. д.

Он штудировал свежие редакции Уголовного кодекса, Гражданского кодекса… Конечно, окунался в это отнюдь не только с целью спрятаться от давящих мыслей. Так уж складывались обстоятельства, так складывалась в данный момент жизнь, что без знания сих строго юридических нормативов, уверял он себя, он не сможет защититься, и его акции упадут в глазах… Прежде всего, собственных. Хотя с такой командой адвокатов, которую он имел, можно было особо не беспокоиться. Среди защитников – специалисты по экономике, финансам, налогам, консалтингу, нефтянке, международной защите… В общем, у Ходорковского первоклассная команда адвокатов, которая, по идее, и приглашается, чтобы все сделать за тебя, а ты лишь сиди и не мешай. И если для многих такая форма выстраивания защиты была удобна и потому приемлема, то для Ходорковского она была неприемлема в принципе.

Он вовсю штудирует материалы дела, выписывает, сравнивает очередные ноу-хау прокуратуры с тем, как это стыкуется, а точнее, не стыкуется с Гражданским кодексом и прописанной в нем свободой договора. Нет, полностью положиться на адвокатов – это не его. Сам-сам-сам. Конечно, многое обсуждает с адвокатами, совместно с ними работает над темами, совместно выстраивает позицию, совместно ищет выходы… Но…

И еще. Это может показаться удивительным и наивным, в это можно даже не верить, – но при изучении и выстраивании своей защиты Ходорковский всерьез опирался на закон. То есть он полагал, что против закона и вопреки ему суд не пойдет. Он в это верил. Он всерьез считал, что иначе и быть не может. Как они могут среагировать иначе, если в законе четко прописано, как надо. Ну, не совсем же они дураки. Нет, конечно, он отдавал себе отчет: по большей части закон для них не писан…

– Но Каринна Акоповна, – говорил он на свидании адвокату Москаленко, – здесь очевидная вещь. Здесь… Как они мимо этого-то пройдут? Это же тупик для них…