Вера Челищева - Заключенный №1. Несломленный Ходорковский

– Михаил Борисович…

Если не каждый день, то уж каждую неделю такие диалоги в зале № 7 обязательно происходили. Любое напоминание о зачинателях дела ЮКОСа запрещалось. Любые инициативы подсудимых заворачивались на корню. На все накладывалось табу, запрет, цензура… Нельзя было требовать балансы и акты инвентаризации имущества у потерпевших «дочек» ЮКОСа. В обвинении говорилось, что у них украдены нефть, выручка и прибыль. Давайте посмотрим балансы, есть ли там ущерб?! Нельзя! Ну, тогда давайте хоть акты инвентаризации… Тоже нельзя?! А ведь, по логике, акты и балансы должны отражать ущерб, если он, конечно, имеется…

Нельзя было вызывать специалистов в области консалтинга, финансов и аудита – они «некомпетентны». Нельзя было вызывать свидетелем Путина и Сечина – вопросы, рассматриваемые в суде, к их сфере деятельности не относятся. Вот вам пожалуйста Христенко и Грефа, и еще Богданчикова… Ой, Богданчиков не пришел. Ну, что ж, не смог…

Нельзя было упоминать всуе громкие фамилии. Например главы Мосгорсуда Ольги Егоровой, и рассказывать о том, как она курирует данный процесс…

Зато прокурорам можно было спрашивать свидетеля, дающего не устраивающие показания, «не соскучились ли вы по Ходорковскому», «не боитесь ли вы за свой бизнес»… Разрешалось говорить свидетелям: «Вы никто», «Вы лжец и врун», «Вы проплачены Ходорковским», «Лучше сядьте в «аквариум»»…

Можно было тормозить свидетелей у суда сразу после дачи ими не совсем правильных показаний и вручать им повестки в прокуратуру…

Еще можно было кидать подсудимым: «В вашем возрасте все поздно», «С вашим пятым пунктом, Ходорковский, стоит подумать, прежде чем что-то говорить», «Лебедев, что запланировали, то и сделаем»…

Можно было подсчитывать деньги в карманах адвокатов и демонстрировать перед ними свою информированность обо всех их контактах, местах встреч, совещаний и даже то, что обсуждалось на этих совещаниях…

В общем, день ото дня было одно и то же.

А наш герой обещание свое сдержал – ни слова о политике за все два года. «Шокирующую простоту» продемонстрировал с лихвой. Продемонстрировали ее и прокуроры. И тоже с лихвой, превратив самый громкий процесс начала XXI века в откровенный фарс. А ведь могло быть все иначе… Если бы прошли элементарную экономическую подготовку перед процессом. Но не прошли. И на этот счет не комплексовали. Ни один не знал, что такое Роттердам и где он находится. Прокурор Лахтин вообще считал, что экспорт нефти – это и есть легализация «похищенных денежных средств»…

Ну, а Ходорковский к моменту этого процесса был уже другим, нежели пять-шесть лет назад – перед первым судом. Он теперь знал: суд не то что может, а без всякой застенчивости, если потребуется, вынесет обвинительный приговор без доказательств. Какие бы первоклассные адвокаты у тебя ни были. Кто бы что ни говорил и ни доказывал…

Но Ходорковский все два года все равно говорил и доказывал. И тоже делал это иначе, нежели чем пять лет назад. Так, в первый день взял и огорошил Данилкина:

– Ваша честь, мой девиз в этом процессе взят у советских политических диссидентов 70-х: «Власть, выполняй свои законы!».

Он теперь знал: суд без всякой застенчивости, если потребуется, вынесет обвинительный приговор без доказательств. Какие бы первоклассные адвокаты у тебя ни были. Кто бы что ни говорил и ни доказывал…

Вот так вообще произошло их знакомство с Данилкиным. Судья внимательно и с нескрываемым интересом посмотрел на Ходорковского. Нет, он, конечно, догадывался, что заявлений таких впереди будет много. И, конечно, черт возьми, его, наверняка, предупреждали, что с Ходорковским будет непросто, что подсудимый он непростой, что говорить будет много. Что надо не поддаваться… Но, черт возьми, ему было интересно. И чем дальше, тем больше. Ему вообще было интересно вести этот процесс. А главное – ему был интересен Ходорковский.

Как потом этот интерес будет растоптан самим же Данилкиным… Но до решающего для него события под названием «приговор» еще два года, и он еще даже не представляет, с чем столкнется через два года, накануне вынесения приговора… И похоже, пока еще не догадывается, что вынесет самый жесткий приговор по экономическим делам ЮКОСа…

Пока полное незнание. И он с нескрываемым интересом наблюдает за Ходорковским: как тот говорит, что говорит, манера поведения, стиль, характер… Отмечает про себя: сдержан. Правда, потом будут моменты в процессе, когда от сдержанности Ходорковского не останется и следа. А у Данилкина в глазах появится растерянность – когда Ходорковский будет кричать…

Но не будем забегать вперед и вернемся в весну 2009-го, когда и началось рассмотрение второго дела по существу. В открытом для публики процессе.

Расплывается в улыбке, наклоняет голову, руку прижимает к груди – так он приветствовал знакомых и друзей, приходивших к нему на суд. Вот стоял в этом своем стеклянном «аквариуме» и, завидев кого-нибудь, кланялся. И часто этим людям передавал через адвокатов: «Мы еще поборемся!», «Помню наше с Вами «противостояние»» – журналистке томского ТВ Юлии Мучник, или Марине Литвинович, осенью 2009-го написавшей громкую статью «Хочу перемен!», будет излагать свое видение темы, или показывать Немцову, не без приключений пытавшемуся в тот момент побороться за пост мэра Сочи, «рот-фронт»…

Люди вроде пришли человека поддержать, а выходили из суда совершенно обалдевшими – не они, а он их поддержал…

Он был разный в этом суде. Бодрый и усталый. Веселый и грустный. И даже не грустный, а скорее задумчивый (вспомним, что нам говорила его мама). А когда он думает о чем-то усиленно, он всегда сидит, отклонив голову к стене «аквариума», и устремляется глазами куда-то далеко-далеко, словно его и нет вовсе в этом зале, словно переносится он в какие-то иные потусторонние сферы…

– Смотри, какой Ходорковский уставший… Доконали, сволочи…

– Да… – часто говорили зрители в такие моменты.

А он просто думал.

Он был разный в этом суде. Бодрый и усталый. Веселый и грустный. И даже не грустный, а скорее задумчивый.

Еще в задумчивости он мог, наоборот, сгорбиться, опустить голову и теребить карандаш или ручку. И чем чаще он теребил что-то в руках, тем невыносимее было на него смотреть. Какая-то нервозность исходила.

– Ой, ужас… Совсем плох… – опять говорили зрители.

А он просто думал. Работал, искал, фонтанировал идеями, писал, слушал обвинителей. Но на фоне всегда уверенного в себе внешне Лебедева (что внутри – все равно не знаем), всегда невозмутимого, идущего с «накрахмаленной» уверенностью по жизни и сидящего в «аквариуме», как метко подметила одна из журналисток, словно «в залитом солнцем пентхаусе на Уолл-стрит»,