Алексей Челноков - Болевые приемы Путина. Удушающий захват для России

Дневник спарринг-партнера по дзюдо только подтвердил смутные догадки об истинном мировоззрении Владимира Путина. А деятельность человека, его мотивы и поступки производны от мировоззрения. Мировоззренческий выбор политиков – это публичный вопрос, неизмеримо более важный, чем их налоговые декларации и счета!.. Личность правителя порой на века определяет судьбу народа.

С кем Путин? Мысль, что одновременно можно служить и Богу, и мамоне – есть безусловный духовный соблазн и гибельное заблуждение. Продолжателем чего он является – тысячелетней исторической России, с ее грехами и слабостями, но в основании своём христианской, православной страны? Или продолжателем коммунистического государства? Или Путин намеревается породить какой-то совершенно новый для России порядок?

Путин с детских лет находится под влиянием восточной философии. Рискну предположить, что мы стоим на пороге небывалого государства. Вырисовываются контуры «построссийской» России. Новая Россия будет обладать китайским умом и русской душой, которых объединит чекистское сердце.

В чем проявляется китайский ум? Если говорить о наиболее разительном отличии Китая от Европы, об их принципиальном расхождении, то оно сводится в первую очередь к тому, что в Китае никогда не помышляли об ином режиме, кроме «государева пути», монархии. Китайцы никогда не противопоставляли друг другу различные формы политического устройства – монархию, олигархию и демократию. Они различали лишь периоды «порядка» и «беспорядка»: в первом случае государю дают хорошие советы и его благотворное влияние осеняет жителей страны, во втором он становится жертвой своего дурного окружения и собственных пороков, отвергает свой нравственный долг и страна ввергается в хаос. Сам же принцип единоличного правления в Китае ни разу не ставился под вопрос. Да и в наши дни оспаривается не всегда: коммунистических идей больше нет, а китайская компартия по-прежнему правит безраздельно, будто других возможностей в природе просто не существует.

Большое значение в конфуцианстве придается ритуалам, определенным нормам поведения в различных обстоятельствах. Эти ритуалы, которые были собраны и зафиксированы в различных трактатах, оставались в значительной своей части неизменными. Конфуцианство стало официальной идеологией китайского государства и обязательным мировоззрением для всех чиновников. Поэтому, чем более высокую ступень занимал чиновник, тем тщательнее он должен был исполнять эти церемонии. Всякий желающий занять положение в обществе должен был подчинить им всю свою жизнь.

В конфуцианстве отсутствовали профессиональные священнослужители, жертвоприношения совершались главами семейств, государственными чиновниками и императором. Благодаря конфуцианству Китай оставался неизменным на протяжении двух с половиной тысяч лет.

В конфуцианстве наряду с культом Неба особо почитается государство, возглавляемое императором, – цивилизованный Китай, который есть Поднебесная, – противостоящее «варварам». Почитание государства выражено в социально-этических установлениях и административно-политической системе – регуляторе экономических процессов.

В императорском Китае конфуцианство являлось государственной религией, уважительное отношение к этой идеологической системе сохраняется и в Китайской Республике на Тайване. В годы «культурной революции в КНР» (1966–1976) учение Конфуция было признано опасным и несовместимым с коммунистическими идеями маоизма. Однако и после смерти Мао Цзэ-дуна конфуцианство продолжает играть заметную роль в жизни китайцев. Этому способствует то, что весь социально-этический строй жизни не только китайского, но и других дальневосточных обществ базируется на исторически усвоенных принципах конфуцианства. После смерти Конфуция правитель царства Лу построил ему храм и повелел, чтобы в честь него совершались жертвоприношения. В народных массах Конфуций всегда почитался как божество. Существует посвященный ему ритуал с жертвами, религиозными танцами и молитвами. Конфуций почитаем как никто иной в его стране.

В Европе политические памфлеты печатали обычно где-нибудь тайком и провозили под полой. Местом тайного издания могли служить города и страны. Французские мыслители XVIII века часто издавались в Голландии. Когда же обличения писали стихами, то это не потому, что хотели притупить их полемическую остроту, смягчить эффект, а напротив – чтобы использовать сатирический потенциал и сделать критику более язвительной (скажем, «Возмездия» Виктора Гюго). Образ не скрадывает критику, а делает ее лишь острее.

Итак, контраст в этой области очевиден: в Европе цензура, осуществляемая властями, касалась прежде всего вопроса об Истине и носила, таким образом, религиозный характер, отсюда и религиозные войны. В Китае войн на религиозной почве никогда не было. Даже гонения на буддизм в 842–845 гг. не были таковыми, ибо там никогда не стоял вопрос о догматизации истины. Но дело еще и в том, что ценности иного порядка никогда не стояли выше и вне общества. Даже инквизиция была политической и распространялась не на аспекты веры, не на борьбу идей, а лишь на мнение о правителе или правящем клане.

В Китае свобода открыто выступать против власти оказывается ловушкой. Когда коммунистический режим окреп, председатель Мао призвал интеллектуалов открыто высказывать свое мнение. Но на следующий год началось движение «социалистического выпрямления», которое показало всем, что цветение «ста цветов» долго не продлится. В этой игре в кошки-мышки между властью и личностью жертв было не счесть. Власть либо «отпускает», либо «вновь хватает» свою добычу, других возможностей китайская политическая линия не знает.

Ибо правила игры гласят, что главный смысл и подлинная цель текста всегда тщательно скрыты, даны намеком. И поэтому ухищряясь в иносказании, автор тем самым воспитал во властях особое недоверие и попался на собственную хитрость. Ведь отныне его позиция в любую минуту грозит катастрофой, он – заложник собственных слов и защиты ждать неоткуда (даже от самого себя). Предаваясь нескончаемой игре толкований, автор сделался игрушкой деспотизма, упрочил произвол власти, стал соучастником своего собственного наказания: власть, не довольствуясь цензурой сказанных слов, может, когда сочтет удобным, в качестве последнего средства на вполне законных основаниях домыслить, на что он мог бы намекать. И вот он оказывается заведомо обреченным, ибо у него нет больше средств противостоять власти, нет объективных ориентиров, чтобы себя защитить.

Как много китайская история знает случаев, когда ученые-поэты, чем-то не угодившие правителю, кончили свои дни в далекой ссылке или сложили голову на плахе. В отдельные периоды, когда власть чувствовала шаткость своего положения и становилась от этого еще подозрительнее, мы видим настоящие массовые убийства (например, в III веке, или во времена воцарения минской династии, или на протяжении почти всего XVII столетия). Да и в XX веке политическая оппозиция в Китае выражается аналогично.