Дмитрий Быков - Гражданин Поэт. Наши – всё

ФСБ и ВЧК,
Собчака и Шевчука,
Быко-Вассермана,
Фрика Кургиняна,
Медвепута, Жирозюга,
Хомячат, волчат, путят.
Все не могут друг без друга,
А друг с другом не хотят.

Прав был Путин, предрекая:
WOW! Кампания какая!

Было время – жара,
Но жара миновала.
Минус тридцать с утра,
Только этого мало.

Холод давит плитой —
И ночной, и рассветный.
Вся страна под пятой,
Но не чьей-то конкретной.

Бесполезно бежать
На Болотную, скажем:
Нашу Родину-мать
Мы не сделаем пляжем.

Бесполезно пенять
На уловки бесчестных,
Бесполезно менять
Петербургских на местных,

И надеяться, что ль,
Что кого-нибудь снимут…
Наша главная боль
Называется климат.

Он везде и во всем,
Как в Совдепии молот.
Мы с собою несем
Этот внутренний холод.

От юнцов до старух
Все мы льдинами сжаты,
А посетуешь вслух —
Сразу визг: «Уезжайте!»

Это главный ответ
Нашим внутренним смутам.
Места жалобе нет
В этом холоде лютом.

Неуместны слова,
Как в Антарктике птица.
Состояния два —
Проклинать и гордиться.

Просыпаешься в пять,
Продираешь хлебало,
Скажешь: ерш твою мать!
Только этого мало.

Что помочь бы могло?
То, что прежде спасало:
Хоть какое тепло —
Только этого мало.

Все друг другу твердят
Непотребное слово,
Все с испугом глядят
На любого живого.

Всех сковала зима —
Ни просвета, ни Бога.
Но зато уж дерьма!..
Вот уж этого много.

Петербург. Начало века.
Ветер.
Снег.
Фонарь.
Аптека.
За окном товарищ Блок.
Он сидит и пишет в блог:

– В мире нечему меняться —
Ни начала, ни конца.
Предо мной идут двенадцать —
За плечами ружьеца.

Лысоваты, безбороды,
Жир на брюхе, оцени!
Это путинские годы —
Были тучными они.

Хороши, скажу без лести,
В длинных кожаных пальто.
Хоть идут они на месте,
Но стабильность же зато!

Вот так Вовка – он речист,
Вот так Вовка – он чекист!
Рашку-дуру охмуряет,
Заговаривает!

Рашка думает – потеха!
Запад думает – да ну…
Трах-тах-тах! И только «Эхо»
Будит изредка страну.

Вот идут они, двенадцать,
Гордо выпятивши грудь.
Чтоб без дела не слоняться
Каждый отнял что-нибудь.

Первый отнял НТВ —
Легче стало голове!
После был шестой канал,
Но и он не проканал.

Третий год – парнишка тертый:
Был «Норд-Ост», а стал отстой.
Отнял выборы четвертый
И политику – шестой.

Стало резко не до смеха.
Все заткнулись, как на грех.
Трах-тах-тах! И только «Эхо»…
«Эхо» плакало за всех.

Ночь.
Пурга.
Фонарь.
Аптека.

У восьмого, мать честна,
В Штатах сдохла ипотека
И стабильность унесла.

На девятый и десятый,
Ставши временным главой,
Править стал какой-то мятый,
Неактивный, неживой.

Без особого успеха
В либерала он играл…
Бла-бла-бла! И только эхо
Повторяло: «Либерал».

И опять идут двенадцать.
Главный враг разоблачен:
Стало «Эхо» обвиняться
В чем попало и ни в чем.

И двенадцатая веха
Оказалась круче всех:
Трах-тах-тах! Прижали «Эхо».
Трах-тах-тах – и только эх…

Так идут державным шагом
В черной коже и шерсти
И, боюсь, считают благом
Пару раз еще прийти.
Мы на радость всем буржуям
Шефа в попу расцелуем,
Зацелуем до крови —
Господи, благослови!

Кто там ходит за бураном
В белом венчике из роз,
В сапогах, в бушлате рваном?
Это точно не Христос.

До чего хороши Лужники в феврале, с этим шествием в виде хвоста!
А в Газпроме синим баблом течет газ.
Населенье в зубах, Путин в Кремле – эта схема проста,
В ней на месте Кавказ и ГЛОНАСС, она не для нас.
Лужники!
Такие вот, блин, пироги!
Мужики!
Все, кто не с нами, враги.
Мы поднялись с колен, опершись на кремлевский двучлен.
Перемен?
Хрен вам перемен!
Рок-н-ролл уже мертв, а шансон еще жив, и «Любэ» зажигает с толпой,
Перед нею последний герой сорвался на вой:
«Наши деды пошли умирать под Москвой, и погиб под автобусом Цой,
А те, кто живет подо мной, умрет подо мной!»

Передел?
Слушай, какой передел?!

Перебздел,
Слушай, ты так перебздел!
И заценит Госдеп, что с усмешкой на это глядел:
– Вери велл!
– О’кей, вери велл!
В стадионную чашу залили компот, где Лубянка и Нижний Тагил,
Где намешаны жажда плетей, и злость, и нужда.
Наши предки варились тут лет восемьсот, от рожденья до самых могил,
А теперь они хочут детей. Скажите им «да»!

Полимер
вытеснил бронзу и медь.

Поимел —
всех, кого мог поиметь!
От Кремля, где привычно меняются редька и хрен,

Перемен,
Мы не ждем перемен!

Как ваш бесстыдный балаган,
Я умер в пятый день весны,
И в общем, я бы полагал,
Что вы почтить меня должны.