Дмитрий Быков - Гражданин Поэт. Наши – всё

Когда мне было двадцать лет,
Свистя от голода в кулак,
Я тоже был большой поэт
И сочинял примерно так:

«Вот жаворонок всех смелей
Поднялся выше облаков,
А вдохновенный соловей
Пел детям песню из кустов».

В стихах немного красоты,
И сам я это понимал.
Плох перевод, заметишь ты?
Но хуже был оригинал.

Я пел о розах, о луне,
И о поэзии святой,
И о любви к моей стране,
Что типа стонет под пятой.

В моих стихах, по ходу, нет
Ни ярких мыслей, ни картин.
Я был посредственный поэт,
Зато хороший гражданин.

Как символично, видит Бог,
Что все у нас наоборот,
Что ваш проект сегодня сдох,
А мой, напротив, восстает!

Сегодня, в пятый день весны,
Хотим мы или не хотим,
Не только контуры ясны,
Но даже запах ощутим.

Прошла волна лихих годин,
Десятилетий череда,
А я, поэт и гражданин,
Опять не делся никуда.

Идет сопливая весна,
Уже недолго до травы…
А что страна? Да что страна!
Ей все смешно – что я, что вы.

Друг мой, друг мой!
Я очень и очень болен.
Не пишу не читаю, не пью, не пою.
То ли вправду до белки
довел я себя алкоголем,
То ли выборы вынесли крышу мою.

Голова моя машет ушами,
как копы дубиной.
Мне мерещиться стала крутая фигня:
Длинный человек,
Длинный,
Длинный,
Мне полгода уже говорит:
«Голосуй за меня».

Длинный человек
Водит пальцем по мерзкой газете
И, гнусавя надо мной,
как во дворе хулиган,
Говорит: неужели ты хочешь,
чтоб были вот эти?
Эти твари едросы, эсеры, зюган?

Посмотри, до чего я собой
этот список расширил!
Поучаствовать можно
в реальной борьбе.
Голосуй за меня —
потому что я столько натырил,
Что немного останется даже тебе.

– Длинный человек, —
я кричу в ответ,
И комок омерзения щетинится в горле. —
У тебя же, я знаю, и партии нет,
Потому что тебя
с руководства поперли!
Не успел заслужить ты любовь хомяков,
Как отправился в ссылку,
осмеян народом.
И вослед тебе нагло смеялся Сурков,
И сквозь слезы назвал
ты его кукловодом.

Длинный человек
Поднимает свой длинный палец
И, хихикая гнусно, как кузькина мать,
Говорит мне:
– Подрались, потом потрепались.
А теперь я им, видишь, сгодился опять.
Мы – политики,
что нам порядок нормальный!
Вся Россия стоит на крутом рубеже.
Ты ж не хочешь, чтоб Путин,
а чтобы Навальный.
Он еще не натырил, а я-то – уже.
– Уходи, уходи! – говорю задыхаясь.
Но решительно он возражать не дает:
– Ты ж не хочешь, чтоб кровь,
Ты ж не хочешь, чтоб хаос,
Соглашайся тогда на меня, идиот.
Коль не хочешь гражданской войны,
покури и утихни.
Я в политику лезу, свободу любя,
А коль мажешь на то,
что, мол, Прохоров – ихний,
Так ведь ихние все, начиная с тебя. —
Длинный человек, ты прескверный гость.
Эту наглость и сравнивать не с кем.
Я взбешен, разъярен, и летит моя трость
В нос его с логотипом «Онексим».
Месяц умер, синеет в окошке рассвет,
Силуэт мой размазан и смутен,
Я в цилиндре, трусах, никого со мной нет,
Я один. И, естественно, Путин.

По вечерам над ресторанами
Горит февральская заря,
И Прохоров гуляет с фанами,
Как равный с ними говоря.

Он прибыл в град святого Питера,
Трех революций колыбель,
Но не для лыж и винопития,
Поскольку здесь не Куршевель.

Он перед выборной урною
В большой фактически музей,
В столицу славную культурную,
Пришел искать себе друзей.

Команда после выступления
Утомлена морозным днем,
Его, финансового гения,
Спросила: «Где мы отдохнем?

Мы были вотчиною Валиной,
Но все же город мы крутой,
Не до конца еще заваленный
Московской вашей лимитой.

Отведать мы могли бы многого
Из многоумных наших сфер —
От бывшей сцены Товстоногова
До фильма “Фауст”, например».

Он, заслонясь от фотовспышечек
И прессы, вверенной Кремлю,
Им прошептал: «А можно пышечек?
Я очень пышечек люблю.
Как раз сейчас, из зала вышедши,
Окинув взглядом большинство,
Я видел: здесь такие пышечки!»
Но там не поняли его.

Виновны нравы негламурные
Иль просто питерская жесть —
Но там же люди все культурные
И понимают все как есть.

В Москве повсюду нравы мерзкие,
А тут культурен даже снег,
Да и культурой правит Месхиев —
Приличный, в общем, человек.

Тут у читающих и пишущих
Последний, в сущности, редут,
И если кто попросит пышечек —
Его туда и отведут.