Александр Минкин - Письма президенту

– За что, товарищ начальник?

– Ваша машина в розыске.

– Почему?

– Это вы должны знать. Не догадываетесь?

Я стал догадываться. Мысленно я догадывался, а словесно тем временем убеждал лейтенанта сжалиться. Он задумался. Видя его колебания, я спросил, сколько примерно будет стоить душевная доброта. Тогда мне велели пересесть в милицейскую машину.

В машине они посовещались и сказали, что случай сложный, что меня «пробили по базе» и теперь в их компьютере (у одного на коленях светился отличный компьютер) зафиксировано, что они меня нашли. И как же они потом объяснят, если отпустят? Потом один вышел и звонил кому-то по телефону. Вернулся, тяжело вздохнул:

– Триста долларов.

Когда он сказал «триста», я обрадовался. А когда он добавил «долларов»…

Доставили в отделение. Оказалось, Владимир Владимирович, что «хонду» у меня отнимают по требованию вашего Управления делами.

Вы на днях в Кремле дарили японские машины олимпийским медалистам. Может, думаю, одной не хватило? Но тут же себя одернул: не станет Президент России дарить чужую подержанную машину. Дарить чужую станет (ведь за «лексусы» и «тойоты», которые вы подарили, заплатили не вы), а подержанную – нет, неприлично.

Потом оказалось, что машину у меня отняли за долги. Якобы я годами не вносил квартплату. Как вы понимаете, это вранье.

Меня с женой и ребенком два года назад действительно выселили из квартиры (она, к несчастью, была в доме, принадлежащем Управлению вашими делами). Принесли бумагу: «Срочно освободите помещение, так как оно уже выписано другому человеку» (могущественному чиновнику). Я не послушался, тогда они без предупреждения отключили воду, телефон, электричество и отопление. В декабре! А у ребенка ангина.

(Про выселение я как-нибудь вам отдельно напишу – обхохочетесь. Первый заместитель управляющего вашими делами дал нашей семье билеты в Кремль на елку, на то единственное представление, где будете вы лично, и сладким голосом предупредил: «Только обязательно пойдите, а то если рядом с президентом будут пустые места, меня накажут».

На елку мы сдуру поехали. Хотелось дать чуть-чуть радости ребенку, запуганному угрозами, замученному жизнью в темноте и холоде.

А в Кремле тепло! А в Кремле светло! Мы сидели рядом с вами, вы детям улыбались, а мы на вас любовались. А в это время сотрудники вашего Управления делами взломали дверь нашей квартиры, сменили замок, чтобы, вернувшись с Кремлевской елки, мы уже домой не вошли.)

Отключать воду и отопление, выселять без решения суда – это уголовное преступление, Владимир Владимирович, вы как юрист, надеюсь, это знаете. Но прокуратура уголовного дела не возбудила, хоть мы и настаивали.

Что делать? Возмущаться по «Свободе» и «Эху» было совестно. Писать в газете? А о чем? Ну выселили, но ведь не убили, не посадили. Не хотелось превращать частное дело в митинг.

Вероятно, ваши служащие-негодяи решили, что мое молчание объясняется страхом. Тогда (через девять месяцев после выселения) они подали в суд иск, будто бы я годами не платил за квартиру. Изготовили фальшивые документы, обучили лжесвидетелей. Суд во всем пошел им навстречу, вынес постановление об аресте моего имущества за долги. И вот в пробке вечером меня «случайно» нашли, прижали…

А все-таки приятно знать, что всего за триста долларов менты готовы послать (не скажу куда) всю вашу шпану.

…На следующий день я, как было приказано, позвонил судебным приставам, которые объявили мою машину в розыск (по просьбе Управления вашими делами):

– У меня машину забрали, хотя законного судебного решения еще нет. Говорят, вы можете разрешить, чтобы я пока на ней ездил.

– Посмотрим на ваше поведение.

– У меня хорошее поведение. Вы скажите, как с машиной будет?

– Как договоримся.

Владимир Владимирович, я понимаю, что в кремлёвском журнале у меня по поведению двойка. Даже многим читателям эти наивные «письма президенту» кажутся непростительной дерзостью. (Некоторые думают, будто писать вам такие письма опасно для жизни. Что-то, значит, такое витает в воздухе.)

…Приехали мы с редакционным адвокатом в милицию, где во дворе стояла арестованная и опечатанная «хонда», а на крыльце – пристав.

– Ну что? Арестовать или дать покататься?

– Дайте покататься.

– Я вам прямо скажу: двести баксов.

Мы, Владимир Владимирович, оторопели. Пристав был спокойный, веселый, его не смущало, что нас двое; он не брал никого за локоток, не отводил за уголок, не понижал голос.

Адвокат тихо спрашивает: «У тебя сколько есть?» «Три тысячи рублей», – отвечаю. «И у меня полторы. За четыре с половиной, наверное, отдаст».

Нас, Владимир Владимирович, поразила не сумма, а именно открытость и громкость требования. Как это получается, что преступник требует взятку не таясь, а мы шепчемся?

И тут нам пришло в голову, что пора помочь вам в борьбе с коррупцией. И вы, и министр внутренних дел, и генеральный прокурор, помнится, призывали: мол, если граждане не будут бороться с отвратительными явлениями, то милиция и прочие органы бессильны.

Адвокат для виду пошел торговаться с приставом, а я стал звонить в МВД, прямо в министерство, на Житную.

– С меня в милиции взятку вымогают. Что мне делать?

– Вы должны приехать к нам, написать заявление.

– Но ведь он же уйдет, избавится от денег.

– Ничем не можем вам помочь.

– Девушка, а с кем я разговариваю?

– Это не важно.

Она права, Владимир Владимирович, это не важно. Будь на ее месте другая – сказала бы то же самое.

Что же делать? Не скажешь же приставу: вы тут подождите, пока я съезжу куда надо и вернусь с группой захвата. И сколько времени пройдет, пока заявление примут, зарегистрируют, найдут людей («Вам русским языком говорят: все на обеде!»).

Тогда я в коридоре этой милиции остановил симпатичного молодого человека в штатском:

– Вы сотрудник?

– Да, я оперуполномоченный.

– У меня тут пристав взятку вымогает, давайте его возьмем с поличным.

Опер огорчился, нахмурился:

– А он – что, вызывает у вас личную неприязнь? У вас к нему какие-то счеты?

– Нет. Но это же преступление.

– Да? М-м-м, подождите здесь. Только никуда не уходите. Вот тут и стойте.

Пока я «тут стоял», они сбегали и предупредили пристава. Когда я вернулся к нему, он сидел задумавшись. Ничего не говорил, ничего не писал, на меня не смотрел. А потом вдруг поднял голову и улыбнулся:

– Я насчет этого самого пошутил. Вы найдите своего адвоката, скажите ему, что я пошутил. Только тихонько, чтобы никто не слышал.

(Адвокат в это время тоже бегал по отделению, искал какого-нибудь офицера, который знает, что взятка – это преступление.)

Друг от друга они не скрывают – это ясно. А от жен, от детей, от пап и мам? Если они и от детей не скрывают – это конец.