Лев Пирогов - Хочу быть бедным (сборник)

– Например?

– Ведь оно связано с чтением нот. И получается, что музыкант без текста – ничто. А может, он способен реализовать ещё какие-то свои возможности? В 70-е годы у нас была рок-группа. В ней участвовали мы, консерваторцы-«нотники», и рокеры без образования. Если у нас убирали текст – мы ничего не могли сыграть. А когда он появлялся перед рокерами – немели они. Для них текст оказался тормозом – это было открытие».

«Композиторство», оказывается, способно блокировать музыку.

«Писательство» блокирует литературу? Говорят, если сороконожка задумается о том, как ходит, она не сможет сделать ни шагу. Так чего же ждать от «сороконожки», которая превратила думанье о способах ходьбы в главное дело жизни?

Хватит уже, наверное, страдать по Набокову, которого от нас скрывали большевики. Хочется уже дальше жить…

Романа Сенчина держат в нынешнем литературном мейнстриме за злого следователя. Дескать, вы хотели «почвы» – лопайте на здоровье, не подавитесь. У нас тут, в демократии, всё есть.

Патриотически настроенные граждане Сенчина за это не любят.

Считается, что он добивает раненых: жизнь, дескать, и так плоха, а у него в книжках ещё хуже. Лучшему на сегодня сенчинскому роману «Ёлтышевы» вменяют чуть ли не русофобию: до того безнадёжно всё. Уж не заказ ли Мировой Закулисы он исполнял? Ведь заранее ясно, чем кончится, – а в хорошей литературе, как и в жизни, должна быть надежда, на худой конец, «неожиданный поворот сюжета», не может же писатель не понимать этого?

Однако в хорошей литературе (как и в хорошей жизни) превращения происходят «за скобками» – не в жизни, а в душе человека. Ну вот мы-то, пока читаем, всё-таки надеемся вопреки очевидному: «Прорвутся, выберутся». А этого как раз ни в коем случае нельзя делать…

Ну да я увлёкся. Сперва сюжет.

Начальник вытрезвителя милицейский капитан Ёлтышев, осатаневший от понимания того, что ничего уже не переменится к лучшему в его жизни (а ведь и хотел-то немного: «жигуль-шестёрку» да семейного благополучия), совершает под влиянием дурного настроения «проступок»: едва не убивает нескольких человек. Его увольняют и лишают ведомственной квартиры. Ёлтышевы едут в деревню к тётке жены. В развалюшку без воды и сортира. Наибольшим потрясением этот переезд оказывается для двадцатипятилетнего старшего сына, лишённого возможности отлёживаться от всех проблем в отдельной комнате. Младший сын Ёлтышевых сидит за драку в тюрьме.

Нехватка средств, болезни, регулярные приступы апатии и семейные ссоры не способствуют строительству нового дома. Работы нет. Помощи, сочувствия нет. Есть спирт. Сын женится, уходит к жене, потом от жены: отдельной комнаты нет и там, а собственный ребёнок вызывает у него недоумение и брезгливость. Во время очередной ссоры Ёлтышев случайно убивает его.

Смерть ребёнка не слишком потрясает родителей. Мать настолько замозолела в своём постоянном ожидании новых бед, что первым делом одёргивает собравшегося идти сдаваться мужа: «А ты обо мне подумал?» Всё правильно, надо же как-то жить дальше. Необходимость жить дальше и есть главнейшая ёлтышевская неприятность.

Ёлтышевы до последнего на что-то надеются. Надеются, что построят дом, что наладится с непутёвым сыном, что жизнь образуется. Больше всего надеются на возвращение младшего. Тот хоть и сидит, не чета брату: служил в десанте и хоть и не воевал, но был как повоевавший – настоящий мужик, вот вернётся и всё возьмёт в руки…

Эту иллюзию разделяешь с Ёлтышевыми до последнего, даже когда видишь, что на благополучный исход попросту не остаётся страниц. Кажется, что и сам автор не справляется с этой нашей общей надеждой: вернувшийся из тюрьмы сын не то чтобы не оправдал родительских и читательских надежд (хотя вполне можно было бы повременить с финалом и прописать такой вариант) – его попросту убили. Убили так внезапно, что не успеваешь понять: ведь именно надежд-то он, этот «настоящий мужик», и не оправдал, так по-дурацки подставившись под первый встречный нож. Но мотив надежды (единственной реальной надежды в романе) – это неподрезанная ниточка, потянув за которую много чего можно вытянуть.

Семейство Ёлтышевых – метафора национального упадка, это понятно. Причина этого упадка – отсутствие воли к жизни. Воли к жизни нет, потому что её подменило стремление к благополучию, а ради благополучия не сделаешь того, что сделал бы ради самой жизни. В результате стремления «жить лучше» не хватает даже для того, чтобы просто жить.

И кто же, по общему интуитивному убеждению, способен переломить ситуацию? «Человек войны», солдат. Сказочный герой, как в «Каше из топора».

На войне нет рассеивающих волю «нюансов» и «полутонов», война учит ценить жизнь такой, какая она есть. Только «человек войны» может быть реальным главой семьи: не прошедшим инициацию смертью не дозволяется размножаться.

В масштабе национальной метафоры, каковой является книга Сенчина, это подводит нас к известной мысли Достоевского о том, что война необходима для нравственного здоровья нации. «Очищает кровь и дух» – кажется, так.

Желать своему народу войн преступно. Не желать ему побед, без которых не бывает сил для мирных свершений, преступно тоже. А победа без войны невозможна. Без войны возможно везение. Именно везения мы и ждём, сочувствуя Ёлтышевым. Ведь такие, как они, не должны побеждать. Им может только повезти. Ругая Сенчина за «русофобию», мы делаем как раз то, чего хотят кукловоды, пугающие нас злым следователем: демонстрируем наркотическую зависимость от «успеха» и «позитива».

Тут не русофобия, тут другое. Фатальный пафос, вшитый в подсознание высокой русской литературной традиции. Она укоренена в православной культуре, а русскому православию («Два Рима падоша…») свойственна фатальность: «…четвёртому не быти». «Не быти» означает, что мы последние. Нам суждено погибнуть, увидев конец времён, и не на кого этот жребий переложить. «Мы что, кружева плетём или против дьяволов стоим?» Эта лесковская формула описывает выбор, стоящий перед русским писателем. Если кружева, то налево, где «успех» и прочие печенюшки. Если «против дьяволов» – то направо. Где, возможно, и коня потеряешь, и голову.

Религиозный мотив представлен в «Ёлтышевых» скупо, но с большим смыслом. Помните старуху, собиравшую подписи за восстановление деревенской церкви? Ёлтышева вспоминает, что в юности та была комсомолкой, активисткой, и вяло удивляется: как возможно такое? Вроде бы комсомол и церковь – разные полюса. Ан оказывается, не разные. И там, и там – «организация». Иначе говоря, мир, на котором и смерть красна. Парадоксальным образом в голоштанной, павкинско-корчагинской «комсомолии» больше Бога, чем в человеческой, слишком человеческой мечте Ёлтышевых о «крепкой жизни».