Лев Пирогов - Хочу быть бедным (сборник)

– Как можно было молчать?! – кричал он потом. Надо же было сказать хоть что-нибудь! Например: «Ему восемнадцать!» Или что это не важно! Или что он хороший! Или спросить: «А сколько вам?»

Казалось, от его крика на стенах подземного перехода должен был полопаться кафель. Наверное, ему было стыдно за тот свой вопрос.

Saturday, 21st

Самоирония – всего лишь противоположный конец самодовольства. А палка одна.

Monday, 23rd

Горохов интересно рассказывал, что такое «вытаптывание окружности». Дескать, Хайдеггер учил нас, помахивая суковатой палкой: никогда не отвечайте прямо на поставленные перед вами вопросы. В ответ на вопрос «Вы будете чай или кофе?» требуйте немедленно водки.

Иными словами, чтобы понять вопрос, в него надо включить вопрошающего, а чтобы дать ответ, в него нужно включить себя. Например, вас спрашивают: «В чём смысл жизни?» Нельзя отвечать сразу – ваш ответ будет понятен вам одному, потому что вы шли к нему одному вам известной дорогой. Вы пока даже вряд ли понимаете, о чём вас спросили, потому что спрашивающий тоже шёл к своему вопросу своей дорогой.

Поэтому мы делаем «шаг в сторону» и спрашиваем его: «А зачем ты спрашиваешь?» Допустим, спрашивающий говорит: «Да вот, бизнес идёт успешно, а настроение чего-то хреновое». Вы делаете ещё шаг в сторону и спрашиваете: «А зачем ты занимаешься бизнесом?» Допустим, он отвечает: «Надо семью кормить». Тогда вы спрашиваете: «А для чего тебе семья?»

Так, шаг за шагом, вы с вашим собеседником вытаптываете окружность вокруг предполагаемого центра – то есть вокруг вопроса и содержащегося в нём ответа. Когда центр обозначен, острота вопроса снимается. В чём бы смысл жизни ни состоял, очевидно, что он находится где-то внутри совместно очерченного вами круга «вопросов о смысле жизни». Можно выйти из него и жить дальше.

Можно добавить, что ни на один выраженный словами вопрос не существует ответа, выраженного словами. Потому что когда мы понимаем, что нам говорят, слова исчезают. Они есть, лишь когда мы силимся понять – когда, морща лоб, заглядываем в рот говорящему. Точно так же и смысл – исчезает, когда приходит понимание. Смысл актуален, лишь когда мы силимся его найти – когда он найден, он становится частью моего не сводимого к словам и мыслям опыта. Моего «здесь-сейчас-бытия», которое стоит, тупо уставившись на стог сена, и живёт, существует, как никогда. Когда же мы спорим по ночам в гостиничном номере, возбуждённо выбегая на балкон покурить и мысленно репетируя там очередную реплику, оно спит, свернувшись в соседней комнате под пуховым одеялом.

Моё здесь-сейчас-бытие вообще ведёт куда более здоровый образ жизни, чем я. Много спит, мало пьёт, ненавидит «разговоры» и по всяким пустякам от главного не отвлекается.

Tuesday, 24th

А то знаете что, поехали-ка, батеньки, в Ясную Поляну. Как хорошо там зимой! Холодно. Водку пьёшь-пьёшь и не пьянеешь почти – всё на пользу, всё на сугрев идёт. А какие сугробы! А какой хаш в «Трёх львах» у Левона! А какая тишина. Ночью выходишь на балкон – будто чёрным бархатным мешком по голове ударили. Её можно трогать руками, набирать полные пригоршни и выливать обратно – как море. Можно разложить по тарелкам, каждому по куску тишины и пить чай… с водкой разумеется… и говорить про Хайдеггера… дескать, сволочь был… или не знаю. Ах, ну почему я там всегда так беспомощно неприлично счастлив? Мама, мама.

Saturday, 11th

Это, кстати, универсальный способ снимать вопросы – привыкать к ним. Типа, «я столько раз думал эту важную для меня мысль, что она уже перестала быть важной». Именно так обычно поступают все люди, переводя все «онтологические» и «экзистенциальные» проблемы в плоскость банальной житейской мудрости, и Хайдеггер никакой для этого не потребен им.

Monday, 3rd

Интрудер отступил, покачнулся. Было неуютно на сразу таком огромном пространстве. Хоть влево ступи, хоть вправо, зачем? Он попятился. Изобразил лицом что-то резиновое. Разве это не подло – бросить её прямо сейчас?

За ним тянулись ниточки едва сгустившегося, начавшего благодарно присыхать к бинтам времени. Вероятно, некрасивые, но живые, обрывать их было мучительно. Шёл по дорожке, пошатываясь, подслеповато щурясь, таращась на белый свет, поёживаясь от прикосновений, не болезненных, но совершенно лишних сейчас, не нужных.

У входа в непонятно зачем существующее пространство подстерегали двое привратных служек – синагог и магог. «Ква», – сказал им Интрудер во всю мощь омертвевшего, ороговевшего горла. «Нуте-с, – будем работать?» В очевидной абсурдности этого предположения таилась насмешка. С Интрудера что-то капало. Что-то от него отваливалось кусками. Какое-то сияние, стыдное, секретное, вроде нимба. Он был голый. У него были блудливые глаза – хотелось надеть очки. Хотелось, суча ногами, забиться в бурьян, зарыться головой в пыль, выключить глаза, туловище и голову, чтобы остался только сырой песок и пальмы, пальмы и по ним, перебирая сухими лапками, с таким звуком, словно пересыпается в стеклянных часах песок, ползут специально обученные морские твари – пальмовые воры, воруют у времени наши жизни.

Sunday, 27th

Вот Горчев пишет:

«Всякий раз, когда человек собирается что-нибудь такое создать – стишок там, песенку или кинофильм, он примерно представляет у себя в голове, где расположено Прекрасное, и старается двигаться именно в этом направлении ну или хотя бы не очень далеко от него удаляться. Получается это обычно плохо, потому что Прекрасное – оно как камень Гингемы, только наоборот, и поэтому в лучшем случае получается ходить вокруг него кругами, и то если очень всё время стараться. Зато если сказать: „А… я это ваше Прекрасное…!“, повернуться и пойти в противоположную сторону, то, поскольку всё тут у нас расположено на сферических поверхностях, рано или поздно можно добраться до Прекрасного с той стороны, с которой оно никого не ожидает…»

Оно бы так, да только по закону Неопределённости условия эксперимента изменяются вмешательством в него экспериментатора. Раз не ожидает, два не ожидает, а на третий глядишь – там, «с неожиданной стороны» уже дорогу асфальтированную проложили, светофоры воткнули, знаки развесили и автозаправки «Юкос» поставили. А на всех прочих дорогах, дорожках и тропинках – указатели: «Проход запрещён, до самой неожиданной и эффективной дороги к прекрасному столько-то километров». Это понятно. Непонятно другое: значит ли всё это, что Прекрасное действительно существует?

Основной вопрос эстетики, как мне кажется. Не способ достижения прекрасного, а простой ответ на простой вопрос: есть оно или его нет. Если есть, то в силу «расположенности всего на сферических поверхностях» и впрямь становится не важно, куда идти. Можно даже просто стоять на месте. Главное – верить, ну то есть знать просто, что оно есть. Уже от этого одного становится хорошо на душе. «А если мне будет приятно, я тебя ТАК ДОВЕЗУ, что тебе тоже будет приятно», – как говорил персонаж одного прекрасного фильма.