Лев Пирогов - Хочу быть бедным (сборник)

Wednesday, 31st

Американский социолог Дональд Вуд придумал слово «постинтеллектуализм». Это как раз когда тычутся. Когда человек считает себя центром мира, потому что каждое утро в рот ему из-под крана сама собой, подчиняясь одному лишь его царственному хотению, течёт вода. И не важно, кто её туда, в водопровод, засовывает. Надо только знать, какую нажать кнопку.

…Точно так же считает себя центром мира лабораторная обезьяна, научившаяся нажимать на кнопку, чтобы послушные её воле учёные выдавали банан. Можно спорить, кто там, в этой ситуации, главный, обезьяна или учёные (по Принципу неопределённости Гейзенберга непросто всё), но мы спорить не будем. Мы ходим проложенными для нас маршрутами, смеёмся в отведённых местах, чувствуем и думаем, как собака Павлова, по команде. Ищем не там, где потеряли, а там, где проведён свет.

Хотя в мире по-прежнему остаётся много вещей, у которых нет кнопки. Чуть зазевался, не перезарядил аккумулятор вовремя – и оп… Один в целом мире, на целом глобусе, щурясь на переживание тайн бытия, по мёрзлому асфальту идёшь.

Вот когда я только переехал в Москву из Ставрополя, там у нас было ещё по-советски, а тут уже капитализм, стабильность. Мне это сперва, понятно, понравилось, контраст такой. В магазин по пути из метро заходишь – а там… Раз даже чёрной икры купил. Белковая оказалась.

Но со временем что-то начало беспокоить. Неправильность, унылость какая-то. Вот те же пакеты…

Писательница Татьяна Толстая говорила где-то, в телепередаче какой-то, что раньше, мол, использованные полиэтиленовые пакеты мыли под краном и сушили над газовой конфоркой, и это плохо. Преступление коммунистического режима перед маленьким человеком. Я при том полиэтиленовом режиме тоже немножко жил. И не помню, чтобы сушка пакетов как-то унижала моё достоинство. Зато помню, как Павел Басинский рассказывал однажды про Индию.

В Индии, кто не в курсе, мусор с улиц не убирают. В соответствии с местными представлениями об устройстве мира его там подъедают священные коровы, гуляющие по улицам. Священные коровы едят всё, кроме этих самых пакетов и пластиковых бутылок. Поэтому некоторые улицы в Дели покрыты пакетами и бутылками уже по колено, и не исключено, что ещё лет через пять-десять мы этот замечательный город с памятниками культуры вовсе потеряем из виду.

Гипербола, понятно, И всё же: чем больше пакетов – тем меньше чего-то ещё.

Чего?

Что нам не жаль отдать в обмен на полиэтиленовые пакеты?..

Wednesday, 31st

Помню, на заре девяностых шли по улице со старшим товарищем – Славой Солодских, нашим ставропольским прогрессивным демократическим журналистом. Слава поддел ногой картонный стаканчик из-под кока-колы и говорит:

– Вот, смотри, лежит фирменная американская вещь, и никому не нужна, я её пинаю ногой.

Действительно, всего несколько лет назад советский человек животом упал бы на такой лакомый кусочек яркого, иностранного. Пачки сигаретные собирали, фантики от жвачек, «этикетки нерусские»…

– Вот это и есть, – сказал он, – настоящая победа демократии.

Я был потрясён, согласился.

А теперь думаю: ведь мы раньше и хлеб с асфальта поднимали, если лежит. Перекладывали куда повыше – «для птичек». Типа экономия ресурса, а на самом деле символическое приподымание статуса. Ценностью был потому что. Хотя хлеба-то было много. Просто были живы ещё те, кто помнил другое.

К ценному относились так, будто его мало, даже если это не так.

Чего было мало при коммунизме? Свободы, джинсов, хороших книг.

А чего стало мало при демократии?..

Вроде бы этого и должно хотеться.

Но люди исхитряются хотеть того, чего много: денег, развлечений, свободы, полиэтиленовых пакетов, одежды, еды.

А не радости созидательного труда, например.

Wednesday, 31st

Когда я ещё только начинал здесь жить, вокруг было много хозяйственных лавчонок и магазинчиков – типа болтики-железки, полочку прибить, какую-нибудь ерунду починить. За десять лет все позакрылись. Не нужны. Спроса нет. Ломается если что – выбрасывают, покупают готовое. В помещениях заводов теперь склады импортной готовой продукции, этого самого нового, неизвестно откуда и до каких пор берущегося. Пока вроде хватает. Ширится и пухнет объём – только интенсивность переживаний куда-то делась.

«С каждым годом всё лучше питанье, а здоровье всё хуже и хуже», – как Женя Лесин пишет в своих стихах.

Wednesday, 31st

Часто представляю, что меня выселяют на необитаемый остров, и можно взять всего десять предметов с собой. Лопату, пилу, цветок в горшке… Можно взять десять книжек. А можно вместо одной книжки ещё лопату, ещё пилу.

Что-то я сильно сомневаюсь, что какую-нибудь книжку выбрал бы.

Не только потому, что пила нужнее, а ещё и потому, что наедине с собой и без книжек можно прожить.

Читать можно «от скуки» (как от головной боли), но не вместо скуки. Если жить скучно и читать тоже, то зачем же тогда читать?

То же самое – с одиночеством.

Чтение – это такая игра в «других». А играть интересно в то, что может случиться на самом деле. (Поэтому большинство из нас, взрослея, утрачивает интерес к сказкам, потом к фантастике, потом к художественной литературе вообще.) Если «других» нет и никогда не будет, какой смысл играть в них?

Играть рано или поздно надоедает. Даже в собственные мысли и чувства.

Давеча подумалось: что нужно для счастья? Две вещи всего. Скромно жить и много трудиться. И всё.

Целых пятнадцать секунд счастлив был.

А потом вспомнил: вот эти женщины, что присылают письма с просьбами о помощи на сайт «Русская берёза», чьи дети голодны и больны, чьи мужья работают скотниками в вымерзающих деревнях за пятьсот рублей в месяц, вот им это скажи. Что нужно скромно жить и много работать.

И сразу опять скрутило.

Может быть, для счастья дети нужны. Конечно, нужны дети. Я же помню, как счастлив был, когда Глеб родился. Просыпался с улыбкой, из кровати как пружиной подбрасывало. По улице потом не шёл, а летел. Ног не чувствовал. Счастье – в химически чистом виде.

Но и опять. Скажи, что для счастья дети нужны, той женщине, про которую недавно прочёл – спряталась в сарай ненужного ребёнка тайком рожать, а у неё попереченое предстояние было, ручкой вперёд малыш пошёл, застрял в ней. Она эту ручку оторвала ему… Сама умерла или нет, не помню, разве важно теперь?

Боже мой, что ж так страшно-то по-настоящему жить? И что ж так мелко, когда не страшно. Бешенство небитой, пересидевшей в девках души.

Как-то оно ведь, на самом деле, не на словах всё. Есть – хорошо. Нет – плохо. В полиэтиленовых пакетах колбаса задыхается и покрывается скользкой микробной плёнкой, а если в бумаге – нет. Вот и всё, что об этом необходимо знать, но не для счастья, нет. Просто чтобы жить дальше.