Александр Куланов - Обратная сторона Японии

В Японии я подрабатывал гидом, сопровождая по стране русских туристов. Случилось так, что однажды вечером я расстался со своими клиентами на перекрестке Омотэ-сандо и Мэйдзи-дори с особенно большим облегчением: меня обуревали два желания. Причем оба были вполне животного свойства, а потому исполнить их я надеялся в одиночестве.

Попросту говоря, меня утомили ужины в дорогих ресторанах европейской кухни, приверженцами которой оказались мои англизированные «кексы» [2], которые бог весть зачем приехали в Токио, и ужасно хотелось «пролетарской еды». Найти ее я надеялся в какой-нибудь дешевой, сугубо японской «обжираловке» – в тесноте, с местными старичками, тыкающими в меня пальцем, девушками, таращащими глаза, строительными рабочими в широченных штанищах и с полотенцами на голове, на крайний случай – с хлюпающими и чавкающими сарариманами. В общем, очень хотелось, чтобы все было очень по-японски, без модных в Токио интернациональных «понтов».

Второе желание было еще более простым. Я знал, что найду в таком месте туалет, а меня туда сильно тянуло. Впрочем, я был согласен на любой сортир – скажем, какой-нибудь уличный, в парке, без дверей. Или даже в каком-нибудь «комбини» – выбирать мне уже не хотелось. Совсем.

Вот в поисках сразу двух мест наслаждений я и отправился вниз, куда-то в сторону Догэн-дзака.

В райончик я попал совсем незнакомый, но очень красивый. То и дело заходил в магазинчики, любовался гуляющими японцами, почти окончательно потерял направление и даже почти забыл, зачем, собственно, я свернул в эти улочки. И вдруг… откуда-то пахнуло густым запахом еды…

Втянув носом воздух, я свернул в маленькую боковую улочку и очутился перед входом в рамэнную. Судя по потрепанной вывеске и тому, что располагалась она в подвале, это было как раз то, о чем я мечтал. Спустившись по ступеням и на мгновенье задумавшись, прежде чем прикоснуться к ручке, я вошел.

Внутри не оказалось даже столов. Только шесть высоких табуретов у деревянной некрашеной стойки и ни одного посетителя. По ту сторону стойки молодой парень в бандане и какая-то тусклая девчонка варили рамэн. Оба по очереди пропели мне «Ирассяимасэээ» – «Добро пожаловать!», а парень так даже улыбнулся. Успокоенный, я присел прямо перед ним, заказал лапшу с луком и пива и огляделся.

Интерьер мини-рамэнной был исполнен в стиле «саби» – даже оклеенные обоями стены производили впечатление неоклеенных, а уж неструганые, но до блеска отполированные локтями доски стойки были так хороши, что могли бы претендовать на внесение в реестр ЮНЕСКО в качестве памятника истории.

Взгляд мой уперся в темную от старости дверь с деревянной ручкой справа от стойки. Сообразив, куда она ведет, я сразу вспомнил о втором неутоленном желании. Если бы до двери было больше двух шагов, я бы, наверное, успел представить себе картину традиционного японского туалета, который и должен скрываться в таком месте: приятный полумрак, сиденье в стиле «старик Танидзаки», удобные, отполированные тысячами крепких рабочих ладоней ручки держака… Но девушка уже поставила передо мной кружку ледяного пива, и, взглянув на капельки, скатывающиеся по стеклянному запотевшему боку с надписью «Кирин», я ничего такого представлять не стал, а вскочил и, рванув на себя ручку, оказался внутри.

Там действительно царил полумрак. Но едва дверь, с тыльной стороны оказавшаяся покрытая белым, вполне современным, пластиком, мягко закрылась, света стало больше – очевидно, сработали сенсоры на закрывание. Прямо передо мной вместо ожидаемой дырки в полу оказался Уошлет – стандартный японский унитаз с пультом управления. Впрочем, не совсем стандартный.

Едва я шагнул к нему, как тут же замер: стульчак озарился мягким голубым светом, перебегавшим от пола к бачку и обратно, крышка сноровисто открылась сама собой, и едва она замерла в вертикальном положении, как унитаз мягким барионом произнес сакраментальное «Ирассяимасэ!».

Наверное, если бы нужда приперла меня чуть меньше, я бы надолго остался в сиятельной латрине – общаться с моим новым другом «Уосирэтом-сама». Но… жизнь есть жизнь. Я крякнул в ответ унитазу «и тебе не хворать» и, удовлетворив свое желание, уже не удивляясь чудесному парфюму, которым благоухала раковина, вернулся за стойку.

Рамэн был хорош, да и пиво тоже. Втягивая со свистом последние макаронины, я с радостью увидел нового посетителя – древнего старика совершенно отвратительного вида, как раз такого клиента, о соседстве с которым я мечтал всего полчаса назад. Уже спустившись и кивнув навстречу молодежному приветствию хозяев, он сощурил подслеповатые глазки, разглядел гайдзина за стойкой, буркнул что-то вроде: «Нигде от вас житья нет» и, кряхтя, побрел по лестнице обратно вверх. А зря – мог бы пообщаться с голубым говорящим унитазом – своим, родным, японским…

Доев рамэн и допив пиво, я поблагодарил улыбчивого парня и совсем уже завядшую девушку, еще раз взглянул на странную дверь и пошел себе дальше, на Сибую, искать – чему бы такому еще удивиться в этой Японии. До сих пор жалею, что не сфотографировал – не дототумкал, не допер, не до того было…

Популярный писатель Борис Акунин, в миру переводчик-японист Григорий Чхартишвили, в уста своего любимого героя Эраста Фандорина вложил размышления о страшной смерти. По мнению детектива-япономана, одним из вариантов такой ужасающей кончины могла бы быть смерть в уборной – некрасиво, неэстетично, стыдно, не по-самурайски как-то. В изложении франта Фандорина это звучало обоснованно, красиво и вполне интернационально – кому понравится такая смерть, будь ты хоть русский, хоть африканец? Каково же было мое удивление, когда я услышал, что с помощью туалета можно проиллюстрировать различия в менталитете как минимум двух народов: русских и японцев.

Один японский журналист, потомок самураев и камикадзе, решил поразмышлять о том, кто смелее: мы или они, и вот что он мне рассказал. «Вы, русские, очень смелые люди, – говорит японский коллега, – даже по вашим туалетам видно, что вы привыкли встречать опасность лицом. В туалете человек абсолютно беззащитен – даже больше, чем в бане. Он не просто гол, он занят делом, требующим полного сосредоточения. В туалете человек не может схватиться за оружие – самураю было не присесть по-человечески – мечи мешают! А попытавшись дать отпор, он может оказаться в совсем неприглядном виде перед сбежавшимся окружающими. Он не может передвигаться со спущенными штанами, путаясь в хакама, не может позвать на помощь. Человек в уборной уязвим абсолютно!

Что в такой ситуации делаем мы – японцы? Мы строим туалеты, в которых, сидя в “позе орла”, отворачиваемся лицом от двери, через которую приходит опасность, и подставляем врагу спину. Что бы ни случилось, мы не хотим этого видеть, мы хотим умереть в туалете спокойно. Пусть уткнувшись лицом в грязный пол, но не сопротивляясь. Такова привычка, и она затвержена в веках, в характере, в архитектуре.