Джулиан Барнс - Письма из Лондона

Когда я спросил Рушди, какие надежды он возлагает на Шестой Год, он ответил: «Что обещания, данные на Пятом, будут выполнены». Он отказывается от поездок, сворачивает свою кампанию — «Не могу же я бесконечно выступать послом самого себя» — и собирается навалиться на литературу. Комитет Защиты (и полдюжины партнерских ассоциаций в Европе и Штатах) не собирается оставлять национальные правительства в покое. Проблема, разумеется, в том, чтобы красивые слова претворились в эффективные действия. По мнению Рушди, решительные устные заявления — хорошее начало, но «в смысле экономических рычагов никто не хочет ничего предпринимать, а если нет, то и Ирану это до лампочки… Соединенные Штаты наиболее категорически ставят вопрос об экономическом давлении, но за последние двадцать месяцев эта страна больше прочих увеличила свою торговлю с Ираном, несмотря на эмбарго». Страна, разглагольствующая о высоких принципах, поглядывает за плечо, чтобы удостовериться, чтобы не дай бог соседям не досталось чего лишнего. Может ли западный альянс позволить себе оказать серьезное экономическое давление? Бельгийский министр иностранных дел Уилли Клэс сказал Рушди, что, если правительства западных стран предпримут длительную попытку унять Иран, это обернется «крупной исторической ошибкой».

За последние пять лет мы узнали много нового о скорости и коммуникабельности интернационального возмущения. Когда Дом Chanel недавно извинялся перед мусульманами за украшенное вышивкой с цитатами из Корана бюстье, которое демонстрировала Клаудиа Шиффер в последней летней коллекции, протест пришел не от уличной демонстрации на Рю де Риволи, а от мусульманской общины в Джакарте. Дело о Сатанинских Грудях, как стали называть этот случай во Франции, могло бы рассматриваться как комическая параллель к делу Рушди, если бы не вызывающее мороз по коже присутствие огня, обещанное исполнительным директором Chanel: «Три платья и выкройки будут уничтожены посредством сожжения». Мы также узнали, что «Сатанинские стихи» — это не отдельное богохульство, но скорее одна из многих категорий мысли, которые фундаменталисты стремятся искоренить. Может, снимок рандеву Рушди-Мэйджор английские газеты и не получили, но там было сколько угодно фотографий 5000 или около того исламских фундаменталистов, собравшихся в прошлом декабре в Дакке, чтобы потребовать смертной казни для тридцатиоднолетней поэтессы и феминистки Таслимы Насрин. За два месяца до того группа духовных лиц объявило ей фатву и назначило награду — $850, курам на смех. Насрин, inter alia, осудила бангладешских мужчин за то, что те держали женщин «под чадрой, неграмотными и не выпускали их дальше кухни»; и действительно, женщины, похоже, не обладали достаточным общественным статусом, чтобы принять участие в этом густобородатом протесте. Затем можно вспомнить недавнюю напасть актрисы из Бомбея Шабаны Азми: ей грозили «строгими мерами» за ее «жест, противоречащий исламской религии и индийскому духу» — она поцеловала Нельсона Манделу в щеку, представляя его на церемонии награждения Человека Года в ЮАР.

Рушди энергично доказывает, что его собственный случай, хотя и освещенный в прессе подробнее прочих, вовсе не самый вопиющий; у него просто специфический интеллектуальный и политический контекст. Здесь, на Западе, мы скорее склонны искренне сочувствовать индивидуальным случаям, но не расположены видеть то, что на самом деле карательные тенденции распространены гораздо шире. Согласно Рушди, пресса практически проигнорировала убийство семнадцати писателей и журналистов в Алжире, произошедшее между мартом и декабрем прошлого года: «Да арабы, какой с них спрос». Он указывает, что, когда западные страны пару лет назад объединили свои разведданные об Иране, все эксперты согласились с тем, что Иран обладает обширной террористической сетью по всей Европе. И можно не сомневаться, что не все залегшие на дно убийцы сползаются в ближайший город, где Рушди раздает автографы. Всеобщность угрозы, помимо всего прочего, — один из ответов на презрительное обвиненьице в адрес Рушди — мол, «знал, на что шел». А другие — алжирские писатели, например? Что бы это такое могло быть, раз ни с того ни с сего по всему миру антифундаменталисты, иранские диссиденты, писатели и журналисты различной идеологической направленности вдруг решают, что им ничего не остается делать, кроме как броситься на меч врага? Может быть, это все-таки сам меч движется?

В конце оксфодского благотворительного мероприятия Рушди прочел сцену из «Детей полуночи», где десятилетний Салем, за которым гонятся школьные хулиганы, лишается верхней фаланги своего среднего пальца — ее обрубают дверью. Затем вечер завершился брамсовской скрипичной сонатой, и мы гуртом повалили обратно в фойе. Литераторы поздравляли музыкантов, ноте отказывались принимать комплименты. «Брамс был нехорош, — в припадке самобичевания сказал пианист. — Я никогда раньше не запарывал сразу две ноты в начальном аккорде». Скрипачка призналась, что у нее тоже игра не ладилась. Им не хотелось намекать на чью - либо вину, но только что они слушали, как Рушди читает строку про то, что «верхняя треть моего среднего пальца валялась, словно выплюнутый комок жвачки», а через пару минут дотрагивались своими пальцами до клавиш и струн, стараясь не думать о том резонансе, который вызвал у них образ писателя. Это казалось неочевидным, но уместным напоминанием об одной фундаментальной истине: слова имеют свою цену.

Февраль 1994

Остаток 1994 года не принес видимых признаков того, что британское правительство «приняло на себя руководство операцией». Больше признаков жизни подал сам мистер Рушди, который издал новый сборник рассказов. В июле 1994-го я брал интервью у Тони Блэра, нового лидера лейбористов, и осведомился насчет его позиции по вопросу Рушди. «Полностью поддерживаю его. Я абсолютно на все сто процентов за него». Когда я заметил, что лейбористская партия испытывала определенные затруднения с этим случаем, он ответил: «У отдельных людей были с этим проблемы. Но к вопросам такого рода вы в принципе не можете относиться без достаточной серьезности. Я хочу сказать, что в Британии не может быть такого, чтобы кто-либо жил под угрозой вынесенного ему смертного приговора за то, что он написал книгу, которая кого-то не устраивает. Я хочу сказать, что по идее в этой стране уже много веков, как нет ничего подобного».

Во флоберовском «Bouvard et Pecuchet» есть сцена, где Пекюше, временно ударившись в изучение геологии, объясняет своему другу Бувару, что будет, если под Ла-Маншем произойдет землетрясение. Вода, утверждает он, схлынет в Атлантику, берега примутся ходить ходуном, после чего континент и остров медленно подползут друг к другу и воссоединятся. Услышав это пророчество, Бувар в ужасе убегает — реакция, никуда от такого вывода не денешься, не столько на мысль о катаклизме, сколько на то, что Британия станет хоть сколько-нибудь ближе.