Илья Эренбург - Война. 1941—1945

Какой вывод должен сделать из этого любой французский патриот?

Один: французский народ мог ждать в 1941-м, он не может ждать в 1943-м.

Дивизии, взявшие Харьков, прибыли из Франции. Напрасно некоторые иностранные специалисты пытаются уменьшить значение этого факта ссылкой на то, что дивизии, разбитые под Воронежем, под Ростовом, под Курском, направлены во Францию. Кладбище автомобилей — это не автомобильный парк, тысяча немцев, переживших разгром, — это не боеспособный полк. Гитлер отсылает во Францию обмороженных неврастеников. Гитлер снимает с Атлантики крепкие дивизии.

Битвы этой весны и лета, битвы в России будут для Франции битвами жизни и смерти. Более чем вероятно, что Гитлер еще раз попытается сыграть ва-банк на востоке. Армия Сражающейся Франции — это только единица в рядах союзных армий. Но Франция — это великая держава и великий народ. Франция не может перейти на роль спящей красавицы, которая ждет рыцаря. Франция не может вздыхать у окна и глядеть на море. Франция хочет жить. Следовательно, Франция должна воевать.

От лесов Белоруссии куда дальше до линии фронта, чем от Парижа до Лондона. Двадцать месяцев партизаны России ведут войну против захватчиков. Они сковывают немецкие дивизии. Они нарушают немецкие коммуникации. Они уничтожают технику и живую силу противника. Они сражались и в месяцы нашего отступления, и в месяцы затишья на фронте: для партизан нет передышки. Они помогли Сталинграду остаться Сталинградом. В степях Украины, в болотах Новгорода, в лесах Смоленщины они подготовляли победы на Кавказе и на Дону. Что было бы, если бы они говорили: подождем, пока Красная Армия перейдет в наступление?

На заводах Харькова, Днепропетровска, Запорожья немцы пытались ремонтировать свои самолеты и танки. Советские рабочие не бастовали. Советские рабочие направили весь свой ум, все свои технические навыки на одно: саботировать ремонт машин, взрывать цеха, портить танки и самолеты. Советских рабочих за это не лишали хлебных карточек. Советских рабочих за это вешали.

Есть эпохи, когда слово — героика, когда «не могу молчать» Льва Толстого или «я обвиняю» Эмиля Золя обходят мир. Есть и другие эпохи, когда смерть буднична, когда за право быть честным человек расплачивается головой.

Что приключилось со времени письма Франсуа Килиси?

Французский народ взялся за оружие. Я знаю, что у него мало оружия: он был разоружен в 1940 году Петэном, Лавалем, Шотаном и многими другими, имена которых сейчас не принято называть. Но карабин в руке француза становится шестиствольным минометом. Франция — страна воинов. Напрасно ее представляли только как Бекон-ле-Брюер, только как «кафе де коммерс». Это страна баррикад и Вальми, это страна Марны и Вердена. Бои в Савойе для освобождения Франции, для ее будущего независимой державы важнее многих переговоров и разговоров.

Весна началась. Нас ждут большие испытания. Раненый немецкий зверь способен еще причинить нам много зла. Гитлер мечтает о реванше за Сталинград. Мы готовы к новым битвам. Мы знаем, что у нас есть боевые друзья. Мы не забываем о нашем старом и вдвойне дорогом в горе друге — о французском народе. Мы твердо верим, что он героически будет бить по тылам германской армии. Мы верим, что французские рабочие от итальянской забастовки перейдут к хорошему французскому восстанию. Мы верим, что французские франтиреры не устанут истреблять немецкие эшелоны и немецкие гарнизоны. Для нас Франция не театр возможных военных операций. Для нас Франция — это прежде всего французский народ. Для нас Франция — это прежде всего наш союзник. Дипломат говорит другому дипломату об уступках, о границах, о параграфах договоров. Солдат говорит другому солдату: «Вот здесь мы, вон там враг — огонь по врагу!»

Недавно мне пришлось побывать в Гжатском районе — освобожденном от немцев. Слово «пустыня» вряд ли может передать то зрелище катаклизма, величайшей катастрофы, которое встает перед глазами, как только попадаешь в места, где захватчики хозяйничали семнадцать месяцев. Гжатский район был богатым и веселым. Оттуда шло в Москву молоко балованных швицких коров. Оттуда приезжали в столицу искусные портные и швейники. Причудливо в нашей стране старое переплеталось с новым. Рядом с древним Казанским собором, рядом с маленькими деревянными домиками в Гжатске высились просторные, пронизанные светом здания — школа, клуб, больница. Были в Гжатске и переулочки с непролазной грязью, и подростки, мечтавшие о полете в стратосферу.

Теперь вместо города — уродливое нагромождение железных брусков, обгоревшего камня, щебня. Гжатск значится на карте, он значится и в сердцах, но его больше нет на земле. По последнему слову техники вандалы нашего века уничтожали город. Они взрывали толом ясли и церкви. Врываясь в дома, они выбивали оконные стекла, обливали стены горючим и радовались «бенгальскому огню»: Гжатск горел. В районе половина деревень сожжена, уцелели только те деревни, из которых немцы удирали впопыхах под натиском Красной Армии. Мало и людей осталось. Шесть тысяч русских немцы угнали из Гжатска в Германию. Встают видения темной древности, начала человеческой истории. Напрасно матери пытались спрятать своих детей от гитлеровских работорговцев. Матери зарывали мальчишек в снег — и те замерзали. Матери прикрывали девочек сеном, но немцы штыками прокалывали стога. По улицам города шли малыши 12–13 лет, подгоняемые прикладами: это немцы гнали детей в рабство. Порой угоняли целые семьи, целые села. Район опустел. Голод, сыпняк, дифтерит и застенки гестапо сделали свое дело.

Но, может быть, еще страшнее этого физического истребления моральное подавление человеческого достоинства. Когда попадаешь в город, освобожденный от немцев, пугают не только развалины и трупы, пугают и человеческие глаза, как бы отгоревшие. Люди говорят шепотом, вздрагивают при звуке шагов, шарахаются от тени. Я видел это в марте в Гжатске. Я видел это и в феврале в Курске.

В начале войны газеты говорили о том, что несет миру фашизм. Теперь мы видим, что фашизм принес захваченным немцами областям. Слово «смерть» слишком входит в жизнь, оно здесь не на месте, лучше сказать «небытие», «зияние», и права старая крестьянка, которая скорбно сказала мне о фашистах: «Хуже смерти».

Когда глядишь на запад, видишь странные картины, где-то далеко есть такой же Курск и такой же Гжатск. Их называют сначала близкими нам именами — Минском или Черниговом. Потом имена меняются. Вот это пепелище было французским городом Аррасом. Вот эти расстрелянные вывезены из чешского города Табора. Крайний западный район Бретани, мыс Европы, обращенный к Новому Свету, французы называют латинским словом «финистер» — «конец земли».