Илья Эренбург - Война. 1941—1945

Передо мной десяток открыток. Это письма украинских девушек, насильно увезенных в Германию. Из Франкфурта, из Берлина, из Кюстрина — из лагерей. Письма адресованы в села Западной Украины. Они прошли через немецкую цензуру. В них многого не скажешь, но в них столько горя, что я не могу их спокойно читать: горькими слезами плачет Украина.

Девушку Ярину Р. забрали. На ее груди печатный ярлык с номером — для дороги. Еще недавно она была Яриной. У нее была мамочка и тетя и друг Опанас. Теперь она невольница номер 558 271. Полмиллиона украинских девушек уже проследовали в неволю. Куда ее везут? Во Франкфурт-на-Майне. Там на военном заводе украинские девушки должны изготовлять снаряды. Может быть, один из этих снарядов убьет Опанаса…

«Нас, девушек, 1500. Больше всего украинок, есть из Югославии, есть болгарки и польки».

«Здесь мы, украинки. Около нашего лагеря лагерь литовских девушек. А за ним — для русских».

«Встаем мы на работу в половине шестого утра. В десять часов вечера стираем наши платья».

«Дорогие мои, если нет у вас хлеба, пошлите мне крупы. Раньше хозяин лагеря не позволял варить, а теперь можно.

Некоторые девушки варят кашу. Хотелось бы мне после восьми месяцев поесть… О, если бы вы знали про наше житье!..»

Девушка Федося пишет: «Добрый вечер, тату и мама! Вы пишете, что я вам только десять слов пишу. Ох, дорогие родители, если бы можно было писать, написала бы много! Но открыток нам не дают, а письма не принимают. Вы пишете, когда я к вам приеду. Я знаю, когда меня сюда привезли, а когда выпустят, один бог знает».

Ярина хотела послать маме фотографию. В январе она писала: «Хочу прислать вам карточку, только русских здесь не снимают». Наконец Ярине повезло: ее сняли. Вот она на фотографии — невольница с биркой на груди: «Ост». Фотография дошла до украинского села, и в марте Ярина пишет матери: «Вы спрашиваете, что у меня за бумажка на платье. Мы это не носим по своей воле, нас заставляют это носить».

Девушки пишут осторожно: детские уловки. Но, видимо, у немецких цензоров слишком много работы: открытки дошли.

«Я сейчас еще жива и здорова. Не знаю, что будет. Ходим во всем своем, одежды нам не дают».

«Вы пишете, что послали восемь посылок, но я их еще не получила. Не горюйте обо мне, я еще здорова, а такого я вам не желаю, такого желаю тем, кто меня сюда привезли».

Девушки томятся, как птицы в клетке. Они пишут на казенных немецких открытках глубоко человеческие слова. Вздыхает Мария Н.: «Лети, мой листок, на далекий восток, лети меж облаками…» Но самые трогательные, самые печальные письма пишет Ярина, вот эта, с биркой на груди:

«Я думала, что мы с тобой никогда не расстанемся, а нас разлучили злые люди. Даже скотина колотится, когда выгонишь ее из родного села. Так и люди теперь… Вот придет лето, тепло у вас будет, весело, пташки запоют, только слушай, да и зозуля закукует. А здесь нет пташек ни летом, ни зимой». Еще пронзительней звучат эти слова по-украински: «А тут нема нiякого пташства нi лiтом, нi зiмою».

Большой немецкий город. Большие заводы. По мостовой ведут невольниц. Немки смотрят, издеваются. Немцы подгоняют: «живей!» Кривляются на домах готические буквы. Идет Ярина. На груди у нее бирка. В груди великое, неизбывное горе. Хоть бы долетела сюда маленькая пичуга оттуда, с востока. Хоть бы прощебетала она про далекую Украину. Но кругом все чужое, все непонятное. Иди живее, невольница! Гитлеру нужны снаряды, чтобы убить Опанаса, чтобы терзать родную Волынь.

Виселицы страшнее этих открыток. Тела истерзанных потрясают больше, чем слезы. Но не скрою — для меня горе Ярины ужасней всех пыток. Немцы надругались над юными душами. Они растоптали самое сокровенное: право человека умереть на своей земле. Пусть не попытаются завтра тюремщики Ярины прикинуться людьми. Мы вспомним тишину огромных лагерей, где глотали слезы невольницы. Страшное проклятье повиснет над землей тюремщиков: проклятье тишины. Молча пройдет по широким улицам Германии справедливость. Может быть, сейчас в лесах Шварцвальда и Гарца еще чирикают птицы. Их не слыхала Ярина. Их не слышат невольницы. Да улетят птицы из проклятого неба. Да не будет у тюремщиков ни слов, ни имени: только номера.

2 сентября 1943 г.

В эти торжественные часы хочется сосредоточиться, взглянуть назад.

Сентябрь сорок первого… По Крещатику проходят немецкие колонны. Берлинское радио каждый день сообщает о захвате городов, сопровождая сводки барабанным боем, присвистом, щелканьем, лаем Гитлера, воем сотни комментаторов. Сухими, жесткими глазами провожают бабы отступающих красноармейцев. Фельдмаршал фон Рейхенау снимается на фоне Харькова, и немцы сопровождают фотографию короткой подписью: «Завоеватель». Пыль мечется над проселками: танки Гудериана несутся из Путивля, из Конотопа к Орлу. Плетутся на восток женщины с грудными детьми, а немецкие летчики их расстреливают и, возвратясь на аэродром, пьют «за победу!». В Германию идут поезда с украинской пшеницей. Гитлер кричит: «Красной Армии больше нет». Гитлер вместе с Муссолини снимаются среди развалин Смоленска. Почтенный профессор читает лекцию в Гейдельберге: «Россия — это колосс на глиняных ногах», и студентики, еще не призванные в армию, гогочут: «На глиняных, го-го!»… Немцы врываются в Донбасс. Осенний ветер качает тела повешенных горняков. Берлин озабоченно кудахчет: «Нам не хватает комендантов и полицейских». Им кажется, что партия выиграна. И даже американская газета «Нью-Йорк таймс» пишет: «С потерей Донбасса становится почти немыслимым организованное сопротивление России…»

Это было два года тому назад, и об этом сегодня стоит вспомнить. Сегодня, когда колосс Россия шагает стальными ногами на запад, когда многие за границей не находят достаточно эпитетов для прославления Красной Армии, когда, обливаясь слезами облегчения, прижимают к себе бабы запыленных бойцов, когда никто уже не помнит о Муссолини, который снимался в Смоленске, и когда Гитлер молчит — ему нечего больше сказать, когда каждый день мы узнаем об освобождении десятка городов, когда началось изгнание врага.

Да, то, что сейчас происходит, это не одно из сражений, это воистину изгнание врага. Впервые всем нашим существом мы ощущаем начало конца.

В течение двух лет немцы писали о значении Донбасса. В германских консульствах — в Аргентине, в Швеции, в Португалии — под портретами Гитлера висели многокрасочные карты Донбасса; треугольниками, ромбами, квадратами были обозначены богатства захваченного края. Экономисты выпускали труды о прошлом, настоящем и будущем Донбасса. Военные обозреватели, снисходительно говоря о «непонятном упрямстве русских», показывали, что, потеряв Донбасс, Советский Союз не сможет долго сопротивляться. «Страна без угля» — так озаглавил свою статью передовик «Национал цейтунг» в декабре 1942 года.