Илья Эренбург - Война. 1941—1945

Мы должны помнить: фашизм родился от жадности и тупости одних, от коварства и трусости других. Если человечество хочет покончить с кровавым кошмаром этих лет, оно должно покончить с фашизмом. Здесь нет полумер. Если фашизм оставят где-нибудь на разводку, через десять или через двадцать лет снова прольются реки крови. Клин выбивают клином, но фашизм нельзя выбить фашизмом. Нельзя освобождать народы от фашистов одной масти и отдавать их в руки фашистов другой масти. Фашизм — страшная раковая опухоль. Ее нельзя лечить на минеральных водах. Ее нужно удалить. Я не верю в доброе сердце людей, которые плачут над палачами и над предателями: эти мнимые добряки готовят смерть миллионам невинных. Народы Европы героически боролись против захватчиков; и народы — это не мавры, которые могут уйти, сделав свое дело. Есть хорошая французская пословица: «Угольщик у себя дома хозяин». Ее поймут не одни французы. Красная Армия показала, что значит освободить: об этом знают поляки, норвежцы, сербы, словаки. Мы не ставим на место фашистов полуфашистов: мы освобождаем без кавычек. Мы знаем, что демократия — дочь народа, а не сиятельная дама, которой можно любоваться только издали, да и то по протекции.

Народы, узнавшие тиранию фашистов, поймут нас без долгих слов: на дворе век народов, а не век дипломатов. Нас поймет отважный народ Франции. Нас поймут все наши союзники. Некогда англичане верили в волшебные свойства Ла-Манша. Теперь они понимают, что проливом не отгородиться от фашизма. В Англию издавна запрещен въезд собакам: этим англичане хотят уберечь свою страну от бешенства. Но двуногие бешеные, в отличие от четвероногих, обладают разными «фау»; и оградить Англию от новой беды может только полное уничтожение фашизма: от Варшавы до Ла-Линеа — городка, соседнего с Гибралтаром. Да и океан не защита; Америку спасет от новых войн только дружба народов и смерть фашизма.

Если «Поммерше цейтунг» осмеливается уверять, что Германия шла в свои походы, как мирнейший проповедник, значит, фашисты теперь надеются на одно: на потерю памяти. После тяжелых ранений врачи порой констатируют такую потерю, называемую в медицине амнезией. Велики раны мира, но народы амнезией не страдают. Они помнят все. Они вспомнят все в дни суда. О страшных годах они не забудут и после победы. Мы должны помнить: это наш долг и перед мертвыми героями, и перед детьми.

Пусть неустанно стоят перед нашими глазами жестокие видения: этой ценой мы спасем мир. Я знаю, что легче забыть, но мы не забудем. Мы даем клятву: помнить, помнить и помнить!

17 декабря 1944 г.

В своей новогодней статье Геббельс пишет о Гитлере: «Он обладает шестым чувством, он знает то, что скрыто от других. Он — немецкое чудо. Все остальное постижимо и понятно, только фюрер непостижим. Если он ходит, слегка наклонив голову, то это объясняется непрерывным изучением карты…»

Я не знаю, что Геббельс называет шестым чувством, очевидно, отсутствие пяти чувств. Гитлер бесспорно видит то, что скрыто от других. Так, например, в 1941 году он видел падение Москвы. В 1942 году он видел полную победу Германии. Он видит то, чего нет, и в других странах таких «ясновидцев» определяют в психиатрическую лечебницу. Я вполне согласен с тем, что фюрер — это немецкое чудо. Но я сделаю прибавку: каждый фриц — это немецкое чудо. Каждый фриц для нас непостижим, ибо мы не понимаем и не можем понять, как существа, внешне сходные с людьми, способны жечь в особых печах грудных младенцев и набивать тюфяки женскими волосами. Однако наиболее любопытны слова Геббельса о некоторой сутулости фюрера. Оказывается, Гитлер перестал подымать вверх голову, потому что он слишком часто смотрит на карту. Надо полагать, что от подобного зрелища Гитлер вскоре согнется в три погибели: ведь карта говорит ему о конце.

Я не стану вспоминать о более далеком прошлом, но всего год тому назад немцы зимовали в Ялте и в Ницце, кутили в Париже, в Белграде, в Риге, стояли у Ленинграда. За один год немцы потеряли одиннадцать европейских столиц и всех своих европейских союзников. Война ступила на землю Германии, и теперь всем ясно, что приближается развязка.

Москва узнала много горя. Москва не забудет тех дней, когда немцы были в Химках. О той осени мы еще поговорим с немцами в Берлине. Москва хранит в памяти скорбные слова: «На Можайском направлении…» За обиду, за тревогу, за тоску, за раны Москвы немцы ответят. Они ответят москвичам. Ведь далеко теперь наши друзья-москвичи: в Норвегии, в Будапеште, в Восточной Пруссии. Вдали от родины они вспоминают кто Арбат, кто Сокольники, кто Пресню. Скоро они пройдут по улицам Берлина: там произойдет серьезный разговор между Москвой и немцами, между судьями и убийцей. 1945-й будет ответом на 1941-й.

Мы не забудем мертвых. Мы помним тех, кто не дрогнул душой в самые черные дни. Мы помним, как поднялась наша Москва, как проходили по улицам отряды ополченцев. Мы знаем, как стойко сражались герои за Москву, как умирали у Вязьмы, и у Можайска, и у Малоярославца, вокруг Тулы, у Дмитрова, умирали, но не отступили. Они умерли, чтобы жила Москва. А Москва — это больше, чем город, ее именем клянутся города, на нее с упованием смотрят народы. Москва была, есть и будет. И теперь Москва идет на Запад, освобождая обиженных, разя обидчиков, наша старая милая Москва.

Впереди еще много испытаний. «Немецкое чудо» еще ходит по земле. Фюрер еще сидит над картой; он даже поднес своим фрицам к рождеству настоящее эрзац-наступление. Немцы огрызаются. Издыхая, они пойдут на все. Если они убили у Будапешта наших парламентеров, то это потому, что им нечего терять. Они знают, что мы не переведем детоубийц в пенсионеры. Москва не должна успокоиться до срока. Нам мало побед, нам нужна Победа: последняя и окончательная — Берлин. До того мы не успокоимся. От всех нас зависит приблизить развязку. Мы смертельно стосковались по настоящей жизни, по близким, по счастью. Пусть станет 1945 год последним годом Германии! Пусть он станет годом нашего счастья!

С Новым годом, Москва!

1 января 1945 г.

Недавно я видел одну пьесу; в ней фронтовики, вернувшись после победы домой, находят исключительно совестливых управдомов и еще более совестливых девушек. Может быть, будет так, может быть, и не совсем так: я знаю разных управдомов и разных девушек. Пишу я об этом потому, что война продолжается, суровая и жестокая война. Конечно, в минуту затишья и фронтовик помечтает о том, как он вернется домой; но быстро «поиски разведчиков и бои местного значения» напоминают ему о действительности. Тогда он начинает думать не о возвращении в Барнаул или в Полтаву, а о посещении Берлина. Прежде чем выяснить вопрос об управдомах и девушках, фронтовики твердо решили заглянуть в Берлин, и к этому посещению они относятся страстно, ревниво; читая телеграммы из-за границы, с вполне справедливой тревогой они спрашивают себя: понесут ли злодеи заслуженную кару? Так и будет, говорят бойцы, думая о предстоящем возмездии.