Илья Эренбург - Война. 1941—1945

Газета «Леттр франсэз» рисует другую, столь же живописную картину. Американцы заняли небольшой немецкий город. Военный комендант подполковник Петтерсон обратился к немцам с предложением возобновить прерванную работу. Однако немцы ответили: «Так как вы нас только что освободили, мы теперь имеем право на отдых».

Сценарий готов: «их освобождают». Жителей «освобождают» от полицейских, полицейских — от бургомистра, бургомистра — от гаулейтера, гаулейтера — от Гиммлера, Гиммлера — от Гитлера, а Гитлера — от ответственности. Никто не повинен, и все хотят отдыхать. Слишком долго они грабили, пытали и вешали, и они устали. Они в изнеможении. Они жаждут лекций о вежливости и гавайских ананасов.

Покровители «бедных немцев» рядятся в различные одежды, одни надевают сутаны, другие — тоги архидемократов.

Журнал «Политик», выходящий в Нью-Йорке, патетически восклицает: «Неужели вы не будете протестовать против того, чтобы немецких солдат заставили работать в России в трудовых батальонах? Неужели вы не будете протестовать против неистовства советских писателей, как-то Алексея Толстого и Ильи Эренбурга?» Квакерша Рут Фрай в английской печати, цитируя по недомыслию Достоевского, требует пощады гитлеровским палачам. Французские эстеты из журнала «Арш» возмущаются: «Войны вообще богаты эксцессами, и было бы противным законам истины и красоты говорить об ответственности Германии». Леди Гибб пишет, что единственным допустимым наказанием Гитлера будет «вернуть его к профессии маляра». Католики требуют пощадить гестаповцев, ибо «смертным свойственно грешить». Троцкисты клянутся, что эсэсовцы суть истинные пролетарии. Демократка Дороти Томпсон желает, чтобы немцы имели возможность свободно голосовать за Гитлера, а некоторые твердолобые мюнхенцы жаждут сохранить немцев для иного «голосования»: для нового «дранг нах Остен». Вся эта компания, будучи достаточно пестрой, едина в стремлении оградить Германию от справедливого наказания. И если злодей из фаблио восторженно восклицал: «Есть еще судьи в Дижоне!», злодеи наших дней, глубоко умиленные неожиданными заступниками, повторяют: «Есть еще дураки и не в одном Дижоне».

«Вы нас освободили. Мы можем отдохнуть и готовиться к следующей войне», — нагло говорят американцам немцы, те самые, что спят на женских волосах из Майданека. Они не скажут этого Красной Армии. Мы пришли к ним не для того, чтобы освобождать гитлеровцев от Гитлера, мы пришли к ним для того, чтобы освободить себя и весь мир от разбойничьей Германии. Мы не будем переучивать немецких полицейских: тот, кто истязал беззащитных, сядет не на школьную скамью, а на скамью подсудимых. Мы не станем обсуждать с факельщиками проблему восстановления Любека или Кельна: им придется сначала отстроить Смоленск, Варшаву и Гавр.

Сейчас, когда во имя свободы и мира русская кровь льется на полях Силезии и Пруссии, особенно отвратительны лицемерные защитники палачей. Слово принадлежит нашему народу: он того заслужил беспримерными страданиями, стойкостью, душевным благородством, отвагой, которая привела его на землю Германии. Не для того матери оплакивают сыновей, чтобы гулял по миру с ведерком веселый маляр Гитлер, чтобы полицейские из аахенской школы готовились к новым походам, чтобы снова пролились кровь и слезы. Мир смотрит на нас с восхищением и с надеждой. Стремительно надвигаясь на Берлин, мы говорим: нет, этого не будет! Мы покараем злодеев, и мы спасем детей.

24 января 1945 г.

Наше наступление подобно неотвратимым шагам Истории. Мы овладели одним из крупнейших промышленных центров Германии Оппельном. Мы подходим к Кенигсбергу и грозим Бреславлю. Мы быстро продвигаемся в Данцигу, и в наших сводках появились названия городков, которые находятся в Западной Пруссии. От наших передовых частей до Берлина ближе, чем от Варшавы до наших передовых частей.

Немцы не в силах скрыть своего смятения — я говорю о немецких главарях. Передо мной статьи министра Лея, начальника отдела печати Зюндермана, генерала Дитмара. Они изобилуют восклицательными знаками, передающими вой, и многоточиями, выдающими дрожь.

«Мы переживаем то, что переживают люди, когда разбушевавшаяся стихия разрушает построенные ими дамбы» (Лей).

«Нам остается сказать: на баррикады!..» (Зюндерман).

«Пространство уже не является нашим помощником. Теперь решается исход войны…» («Гамбургер фремденблатт»).

«Неимоверна серьезность положения… События на острие ножа… В потопе тонут отдельные островки… На нас двигаются апокалиптические полчища… То, что еще недавно было для жителей центральных областей, отдаленных от пограничных районов, далекой угрозой, стало теперь их непосредственной судьбой… Все поставлено на карту… Нам остается победить или погибнуть…» (Дитмар).

Победить? Здесь даже немец, лишенный чувства юмора, рассмеется. Какое уж тут победить! «Или» поставлено для приличия: им остается одно — погибнуть.

Лей откровенно пишет, что «великие события не дают ему возможности размышлять». Он вряд ли размышлял и прежде, этот мародер, прославившийся крупными хищениями и мелкими скандалами. Но теперь он совсем потерял голову.

Нужно ли говорить о том, что происходит с обыкновенными немцами. Эти не пишут статей, не говорят о баррикадах и не цитируют апокалипсиса. Они заняты другим: куда бы убежать? Они снова занялись географией: три года тому назад их увлекали богатства Урала и Месопотамии, они разглядывали тогда карты Египта и Кавказа. Теперь они заняты скорее Баварией, они мечтают о деревушках на юге Германии, где можно спрятаться. Сверхчеловеки напоминают обыкновенных крыс.

Битые на востоке, немцы еще пытаются охорашиваться на западе. О, разумеется, и на западе они биты. Дело не в победах, а в разговорах — поворачиваясь лицом к западу, немцы еще прикидываются невозмутимыми. Они не рассчитывают больше завладеть бельгийскими городами, они стали скромнее: они хотят одурачить некоторых военных обозревателей Англии и Америки. И действительно, охотники быть одураченными нашлись: они пишут, будто немцы удирают «по заранее обдуманному плану».

Я вспоминаю все, что писали о нас за годы войны, и спрашиваю себя: неужто так велика человеческая наивность? Как могут читатели читать обзоры обозревателей, которые лгут уже четвертый год кряду? Забыли ли американские и английские читатели, что в некоторых газетах Россию неизменно именовали «колоссом на глиняных ногах»? Если не забыли, пусть спросят обозревателей, как же на «глиняных ногах» Россия прошагала от Волги до Одера? Обозреватели в свое время писали о неизбежном падении Москвы. Они не запаслись новыми псевдонимами для того, чтобы теперь писать о неизбежном падении Берлина. Союзники в течение трех лет готовились к военным операциям во Франции. Обозреватели объясняли это исключительно стратегическими обстоятельствами. После трех лет ожесточеннейших битв Красная Армия в течение четырех месяцев готовилась к прорыву мощной германской обороны в Польше. Те же самые обозреватели объясняли это исключительно политическими обстоятельствами. Когда Красная Армия разгромила немцев в Белоруссии, некоторые союзные газеты говорили, что немецкая армия истощена и дело не в силе русских, а в слабости немцев. Когда немцы продвинулись на пятьдесят километров в бельгийских Арденнах, те же газеты стали говорить, что немецкая армия необычайно сильна. Теперь эти газеты смущены быстрым продвижением Красной Армии; они бормочут, что, может быть, немцы сами поднесли русским такие безделки, как Лодзь или Оппельн. Эти господа одинаково недовольны, когда мы идем вперед, когда мы останавливаемся на минуту и когда мы снова идем. Можно подумать, что Красная Армия занята не разгромом немцев, а полемикой с тем или иным зарубежным обозревателем.