Илья Эренбург - Война. 1941—1945

Настал час развязки. Де Голль вместе со всеми французскими патриотами требовал одного: «Отпор, отпор и еще раз отпор!» Он говорил: «Мы можем воевать за Луарой, за Гаронной, в Африке. Мы переживем страшные годы, но мы спасем Францию». Он говорил это людям, которые хотели спасти не Францию, но свои карманы. Старый мундир маршала прикрыл вора Лаваля. Французское правительство капитулировало. И тогда раздался голос из Лондона: «Франция умерла. Да здравствует Франция!»

В Париже после оккупации города немцами находился адмирал Мюзелье. Он знал, что важные документы могут попасть в руки врага. Он проник в министерство. Он обошел штабы. Он сжег все. Потом он добрался до Лондона и сказал де Голлю: «Генерал, я с вами». С де Голлем пошел честный и умный генерал Катру. С де Голлем оказались тысячи командиров и десятки тысяч солдат. Родилась армия Свободной Франции.

Эта армия показала себя достойной великих традиций. Живы дети героев Марны и Вердена. Они храбро сражались в пустынях Африки. Имя оазиса Мурзук останется славным в военной истории Франции.

Что значит горсточка храбрецов, скажут скептики. Де Голль был один. Теперь вокруг него армия — с самолетами, с танками. Мы знаем, как горсточка храбрецов во главе с Гарибальди освободила Италию.

Радиостанция де Голля семь раз в день несет порабощенной Франции слова гнева и надежды. Когда де Голль объявил «час молчания», все улицы Франции опустели. Когда де Голль сказал о букве «V», все стены Франции покрылись символом надежды. Когда де Голль сказал, что близится час решительной схватки, чаще забились сердца во Франции.

Студентов собрали по аудиториям, прочли им послание маршала Петэна — о покорности, о долге, о традициях. Студенты дружно ответили: «Vive de Gaulle!»

В конце сентября во Францию прибыл из Германии поезд с военнопленными: Гитлер решил побаловать маршала Петэна — он отпустил несколько тысяч рабов. Маршал Петэн приказал встретить военнопленных с цветами и с музыкой. Когда поезд остановился на Тулузском вокзале, из вагонов понесся один крик: «Vive de Gaulle!»

Париж клокочет. Впереди гордость Франции — парижские рабочие. Гитлер и его французские лакеи расстреливают патриотов, режут им головы. Девяносто тысяч французских патриотов — в парижских тюрьмах. Каждый день судьи выносят смертные приговоры. Рабочий Катла, коммунист, депутат парламента, герой первой войны, гильотинирован за то, что не предал Францию. Свободомыслящие и католики, демократы и коммунисты, рабочие и студенты, женщины и подростки — вся Франция клокочет.

На стенах Парижа немцы расклеили объявление: они обещают каждому доносчику тридцать тысяч франков. Тридцать сребреников… Но все иуды уже пристроены как штатные доносчики — в Виши с Петэном или в Париже с Лавалем. Добровольных доносчиков не нашлось.

Германский генерал фон Штюльпнагель, наглый убийца с моноклем в глазу, торжественно хоронил немецкого офицера, застреленного на парижской улице. Тогда в двух кварталах Парижа снова заговорили револьверы — еще два насильника свалились замертво.

Плывут от берегов Бретани рыбацкие лодки с юношами — это подкрепление де Голлю. На заводах Ситроена и Рено рабочие ломают станки — это саперы де Голля. В окрестностях Лилля рабочие расправляются с немецкими шпионами — это разведка де Голля. Кипит народная Франция — это тыл де Голля и это его фронт.

Когда Гитлер напал на Советский Союз, де Голль сказал, что он восхищен мужеством русских. Радиостанция де Голля передала «Марсельезу» в исполнении хора Красной Армии: русские пели великую песню. Это не только гимн Свободной Франции, это и французский гимн свободе. Его нельзя слушать без волнения. Он создан героями, которые пошли против тиранов. С ним побеждали французы полтораста лет тому назад, с ним победит Франция де Голля.

9 октября 1941 г.

Настал час простых чувств и простых слов. Гитлер бросил в бой все свои силы. Он не считает потерь. Он торопится. Немецкие танки давят немецких раненых. Враг прорвался к Орлу. Враг грозит каждому из нас.

Мы знаем, что враг силен. Это — сила машины. Он навалился на нас своим железным брюхом. Мы не тешим себя иллюзиями. Но мы знаем также, что враг изнурен, что он измучен двадцатью пятью месяцами войны, что в его тылу голод, что в его дивизиях бреши, что в его сердце тревога. Мы знаем, почему он торопится: он не может ждать.

Он в страхе смотрит на океан: оттуда идет снаряжение для нас и для Англии. Он в страхе смотрит на Америку: дымятся трубы заводов. Он в страхе смотрит на календарь: зима на носу. Он не хочет зимовать в наших лесах. Немцы, взятые в последние дни, говорят: «Нам сказали, что, если мы дойдем до Москвы, нас отпустят по домам». Их ведут на смерть, соблазняя миром. Им говорили прежде: «Вперед! Я вам обещаю хлеб и сало». Теперь им говорят: «Вперед! Если вас не убьют, я обещаю вам жизнь».

Мы должны выстоять. Сейчас решается судьба России. Судьба всей нашей страны. Судьба каждого из нас. Судьба наших детей.

Гитлер как-то сказал Раушнингу. «Мне все равно, кто правит Россией — цари или большевики. Русские остаются нашими врагами». Да, эти разбойники не думают об идеях, о программах. Для них Россия — колония, страна сырья, непочатый край, питомник рабов, которые должны работать на немцев.

Они хотят уничтожить Россию, разбить ее на «протектораты», на «генерал-губернаторства», которыми будут заведовать пруссаки или баварцы. «Из России можно нашинковать двадцать немецких гау», — писала их газета «Франкфуртер цейтунг».

В этот суровый час Красная Армия защищает нашу родину. Если немцы победят, не быть России.

Они не могут победить. Велика наша страна. Еще необъятней наше сердце. Оно многое вмещает. Оно пережило столько горя, столько радости, русское сердце! Мы выстоим: мы крепче сердцем. Мы знаем, за что воюем: за право дышать. Мы знаем, за что терпим: за наших детей. Мы знаем, за что стоим: за Россию, за родину.

10 октября 1941 г.

Москва — город моего детства. Я хорошо помню Москву прошлого века. Я вырос в тихом Хамовническом переулке. Зимой он был загроможден сугробами. Летом из палисадника выглядывала душистая сирень. В соседнем доме жил старик. Когда он проходил сутулясь, городовой на углу переулка подозрительно хмурился. А студенты и рабочие часто заходили в наш переулок, пели «Марсельезу», что-то кричали перед соседним домом: они приветствовали Льва Толстого. Это была сонная, деревянная уютная Москва с извозчиками, с чайными, с садами.

Я помню баррикады в 1905 году — я был мальчишкой, я помогал — таскал мешки… Я помню бои в семнадцатом. Все это мне кажется далекой стариной.

Москва менялась с каждым годом. Вырастали новые кварталы. Зимой снег жгли, как покойника. Автомобиль сменил санки. Обозначились новые площади. Дома переезжали, как люди, улицы путешествовали. Город казался гигантской стройкой. Его заселяла молодежь, и только воробьи казались мне старожилами, сверстниками моего детства.