Отар Кушанашвили - Я. Книга-месть

Сжатые до трех минут прописные истины он так интимно интонирует, что какой там Кокер! (Там просто какой-то хрипун, а здесь сильная личность.)

Умеет, собака, драпировать красивым голосом вечную коллизию Она-Он, их интимные биографии, слившиеся в один ебливый апокриф.

Как Вы относитесь к рок-исполнителям? С кем Вы хотели бы сейчас провести беседу?

А никаких рокеров нет.

Есть только Эрос Рамазотти, то есть, наверное, Экса Роуз рокер, но слишком смазливый.

А поболтать – с Эросом, которого нахожу сложным и простым. Как я.

У него почти античное чувство меры, плодоносное (слышно на каждом альбоме) чувство юмора, бездна вкуса.

Два с половиной часа на сцене он проживает страшно интенсивно, потому что состоит из мускулов, а не из водянистых хмельных пузырьков.

Нонешний век приучает человека быть грубым, что есть искажение природы человека.

В его песнях нет горькой ухмылки над бренностью жизни, в них есть надежда, а не тщета надежд. Они учат даже болячки переплавлять в арт-продукт, сверхуспешный в интерконтинентальной Европе, которую взял ловко, как Наполеон.

Что для Вас является счастьем?

Как лапидарно на этот вопрос ответствовать? Когда дома ждут, когда есть сигара, диск, и никто не ссорится.

Тошнотный штамп: он сыграл огромную роль в моей жизни.

Но это правда.

Никас Сафронов относился ко мне трепетно. Потом перестал, как Долина. Сейчас я на коне: читай книгу, и они с Долиной снова будут относиться ко мне трепетно.

…Помимо всего прочего, я искренне полагаю песнь «Я – это ты, ты – это я» одной из лучших в истории российской поп-музыки.

Он сам лишил себя жизни.

Нет, вы не прочли:

ОН САМ ЛИШИЛ СЕБЯ ЖИЗНИ.

Он был патентованным высокоинтеллектуальным холериком – невротиком; он был чудесным иногда, иногда невозможным парнем.

Другой патент – на звание популярного поп-исполнителя – он получил после безделицы под названием «Мальчик хочет в Тамбов». И на семисотом исполнении этой вещички проклинал и себя, и нас всех.

Чего Вы боитесь?

Дураков. Молодых людей со старообразной внешностью. Любви – но ее же и желаю.

Он был порядочным парнем, витавшим в эмпиреях и абсолютно не приспособленным к будничной жизни.

Он не был самым примерным мужем, но он был мужем самой, хорошо, одной из самых порядочных жен – Наташи.

Два молодых существа, любившие друг друга со студенческой нищеты, и эта любовь была за пределами рациональной мысли.

Он выпрыгнул из окна в мозглую погоду, употребив расширяющие сознание вещества, ибо «любви нас не природа учит, а первый пакостный роман».

Мы обменивались эпистолами: вот одна из его записок – манерная, но из которой ясно, что он был тончайший и неровный паренек, более всего любивший звуки и полемику на музыкальные темы.

К записке прилагался диск. На диске… Бетховен, Вивальди, Шопен.

Я никогда Его не забуду.

Отару Кушанашвили

Произнести слова, в которых Вы, мой друг, сможете отыскать неизведанную правду морфофонетических словообразований и транскрипций, не использованных Вами же в бытность меркантильных потуг моего визави, сопровождающихся безотносительным восторгом недополовозрелой публики, как таковой по природе нашего же ее восприятия, крайне бессмысленно.

Однако ж строки, адресованные человеку – искателю правды и добра, не могут быть оставлены без внимания. Старик, да разве может быть соизмеримо сознание, подобное нашему с тобой, с чем-либо, хотя бы отдаленно напоминающее мозговые клетчатки организма, гордо носящего… Но не это смысл, поверь мне. Люди рождены не для того, чтобы, возводя над собою ореол, честолюбиво зычно во всеуслышание, до посинения в мошонке, публично доказывать всем и вся свою святость и близость к гению. Нет, Отар, я не стремлюсь заполнить пробелы необузданной ценой нравоучений, ты же знаешь, я не из тех.

Но я буду искать гармонию в жизни, а иногда и создавать. Но не конверт будет являться производным для неплагиатичного соединения воедино бемолей и диезов, а нечто иное, более дорогостоящее. Моя доля такова… и в этом моя правда миропонимания и правильного использования своего предназначения в среде себе подобных.

Думаю, старик, этот потаенный CD откроет тебе тайны невосполнимых фантазий и ностальгии того уходящего времени беззаботного мировосприятия и невинности.

Жму обеими.

Он есть (не пришел, а – есть, Он всегда был) в мире пластиковых звезд, со вкусом и запахом реальности, но их, вкус и запах, с собой принес, он эту реальность воплощает.

Мама моя покойная светлела лицом, когда видела его, и злилась, когда его называли при ней мафиозо.

Мой папа – долгожитель, которому палец в рот не клади и который избирателен что твой король, сказал мне: если, говорит, с кем-то на закате дней моих, восхитительно несладких и пугающе чудесных, и пить, то только с Ним.

Есть мистика, есть гороскопы, есть ученые мужи, есть коллайдер или как его там – и есть Кобзон.

Мы записывали с ним интервью, и он, среди прочего, сказал, что всегда умел радоваться маленьким радостям, даже если они оказывались эфемерными, всегда мечтать любил, даже если мечты эти казались всем эфемерными.

– Но вы же практик, – вставил я.

– Одно с другим не сочетается? – улыбнулся он.

Это место из интервью удалили. Разумеется.

Не предаваться унынию учит он.

Даже тех, кому он не приносил и не приносит музыкальной радости.

Даже молодые да ранние безоговорочно признают Его безоговорочным образцом.

Он может спеть и про ночное море, где каждый из нас замирал в божественном восторге и божественной тоске, среди немолчного шума и пылающей звездной бездны, и следом отчеканить осанну людям в форме. Он может быть пламенным трибуном и человеком, нежно поющим о расставании, предвосхищающем перемещение в небесный приют.