Захар Прилепин - Именины сердца: разговоры с русской литературой

Просто я никогда не старался быть в Чечне большим чеченцем, чем сами чеченцы, или большим русским, чем сами русские, в России. Я всегда старался остаться самим собой. И вставал на сторону слабых. Потому что сильный сам себя защитит. Именно поэтому я считаю себя чеченцем, настоящим чеченцем.

А войны между Россией и Чечней давно нет. Как нет и мира. Есть усталость. Одни устали убивать, другие устали умирать. В такое время приходит любой князь и говорит: «Я буду владеть вами, а вы платите мне дань». И люди соглашаются: владей нами, а мы будем платить тебе дани сколько скажешь. Только не убивайте нас или хотя бы не убивайте нас так часто. Это то, что сейчас происходит в Чечне. Несколько сот лет чеченцы воевали со всем миром за право быть не такими, как все, не иметь князей, жить свободными. Теперь у чеченцев есть свой князь, у князя дружина, а весь остальной народ превратился в быдло, скот. Теперь чеченцы стали как все, и можно уже не беспокоиться о том, что они выпадают из исторических и социальных закономерностей.

Пассионарность выдохлась, пассионарии физически уничтожены или рассеяны по другим странам. Обиды не забудутся никогда. Но сил не осталось даже на месть. Что будет дальше? Возможно, что дальше ничего не будет. Потому что не будет самих чеченцев. В войне «до последнего чеченца» Россия победила. Последний чеченец был убит в подвале сельского дома в Толстой-Юрте. Нынешнее население Чечни — это еще одно дагестанское племя.

Делаю политическое предсказание: в обозримом будущем Чечня объединится с Дагестаном. Новым образованием будет править, конечно, Кадыров, его наследник или преемник. И называться оно будет — Дагестан. Мечта имама Шамиля, без жалости проливавшего чеченскую кровь, чтобы укрепить и прославить свой родной Дагестан, сбудется: Чечня станет частью великого Дагестана.

— А те, ну, скажем, идеальные чеченцы, каких уже нет или почти нет, — они какие? Иногда твои тексты по-хорошему сентиментальны. Чеченцы сентиментальны? Они действительно жестоки, как принято у нас думать?

— Очень сентиментальны. Но это секрет. Многие соплеменники не приняли мои тексты именно потому, что я выставил напоказ эту глубокую ранимость и чувственность национального сознания. Чеченцы очень сентиментальны, но за закрытыми дверьми, со своими родными и близкими, когда никто не видит. А на людях чеченец скрывает свои чувства.

Чеченские мужчины умели быть жесткими. Иначе этот народ не выжил бы в постоянных войнах. Мне легко представить себе чеченца жестоким в драке, жестоким в бою. Чеченец мог хладнокровно убить своих врагов и обидчиков, и кровавые мальчики не снились ему по ночам. Жестокость ли это? Да, но это жестокость воина. Но что такое настоящая жестокость, я узнал только в России. Здесь многонациональная банда подростков может ни за что железными прутьями забить насмерть бедного бомжа. Возможно, эти подростки будут косить от армии, а попав все же в горячую точку, будут мочиться в штаны, не в силах поднять автомат и взглянуть в глаза вооруженному врагу. Самая страшная жестокость — это жестокость труса. Такого нельзя было представить себе в Чечне, которую я знал. В современном нам «чеченистане» это стало возможным, к сожалению. И в этом чеченистан не отличается от России.

— Что для тебя является наиболее ценным в чеченской культуре?

— Кодекс нравственного поведения, чувство ответственности за свои поступки.

— У тебя есть литературные учителя? Вообще твои истоки — русская литература или какая-то иная?

— На меня, конечно, повлияла не только русская литература. До сих пор мой самый любимый писатель — гений латиноамериканской прозы Хорхе Луис Борхес. Я сознательно учился у него построению новелл. Но поскольку я пишу на русском языке, мои тексты могут рассматриваться только в контексте русской литературы. Я перечислю несколько имен русских писателей и поэтов, которые произвели на меня наибольшее впечатление. Иван Бунин, Николай Гумилев, Андрей Платонов, Венедикт Ерофеев, из современных — Николай Кононов.

— Как ты расцениваешь кавказскую линию в русской литературе? «Герой нашего времени»? «Казаки» и «Хаджи-Мурат»?

— Михаил Лермонтов — первый чеченский писатель. Совершенно очевидно, Кавказ, особенно Чечня, сыграли большую роль в классической русской литературе.

— С каким чувством смотришь сериалы про доблестных федералов и проклятых бородатых террористов?

— Первые две минуты с сарказмом, третью минуту с омерзением, больше трех минут смотреть не могу.

— А как смотрят эту дешевую пропаганду в Чечне?

— Как фантастические фильмы, к примеру, о войне с марсианами.

(Я некоторое время невесело смеюсь, Герман привычно спокоен. — З.П.)

— …Следишь за литературным процессом? Что ждешь от русской литературы в ближайшем будущем? И от кого именно?

— Читаю очень выборочно. Чаще по рекомендации друзей, которых уважаю. Нет времени, и жалко мозгов, чтобы засорять их мусором.

От литературы жду, как от нее ждали во все времена и во всех странах, анализа сознания человека, социальных процессов, внутренней правды. Пока ожидания оправдываются редко.

Был счастлив узнать после форума в Липках, что есть молодые серьезные писатели, читаю их с удовольствием. Это, извините, Прилепин, Кочергин, Гуцко, Сенчин… Раньше-то я думал, что один такой. Вот вроде были когда-то Гоголь, Чехов, Булгаков, а теперь на всю русскую литературу только и остался, что чеченец Садулаев.

Это печальная шутка. Потому что не только я один думал, что в русской литературе нет современных серьезных писателей. Так и сейчас полагает большинство читателей. Потому что полки книжных магазинов завалены бестмусорами, а о настоящей прозе знаем только мы двое да наш третий друг.

— Что сейчас происходит с литературой в Чечне? Пишут молодые? О чем?

— Пишут молодые и не очень. Пишут много. О чем и как — это отдельная, очень обширная тема. Возможно, я напишу эссе о современной чеченской литературе. Вкратце: авторов объединяет апокалиптическое сознание с примесью мессианства и конспирологии.

— Согласно твоему авторскому замыслу, тексты твои должны радовать или огорчать?

— Мои тексты грузят и напрягают. Поэтому никогда не станут бестселлерами. Никто же не приходит в аптеку за таблетками, которые вызывают боль.

— А вообще литература — это всерьез для тебя?

— Литература — это самое серьезное, что я делаю в своей жизни. Всем остальным я занимаюсь только для того, чтобы меня оставили в покое и хотя бы пару часов в день позволили заниматься литературой.

— Есть необходимость для политиков читать литературу, слышать и слушать писателей, особенно говорящих не всегда приятные вещи?