Лев Данилкин - Нумерация с хвоста. Путеводитель по русской литературе

Лучший текст в «П5», конечно, про девушку-кариатиду, но ключевой для сборника – второй, «Кормление крокодила Хуфу», про фокусника: рассказ, аллегорически описывающий отношения Пелевина с его публикой, той самой, которая теперь воротит от него нос. Это ведь именно его ситуация: целевая аудитория отправляется потреблять культурный продукт – оригинальные фокусы – и остается недовольной, чтобы не сказать разгневанной выходками артиста. Глухонемой кривляющийся горе-престидижитатор, чьи фокусы (уж конечно легко разоблачаемые и без проблем воспроизводимые) уже не смешат публику, – это ведь и есть сам Пелевин. Да, хочется, конечно, чтобы фокусник ПВО раз в год осуществлял соответствующее витгенштейнианским критериям высказывание «дела обстоят так-то и так-то» – и показывал только «самые качественные чудеса», мы ведь платим за это. И разумеется, обижаемся, когда вместо того чтобы выполнять законные требования публики, он отвечает: «Витгенштейн, иди на х…» – и разбивает чужие часы, по которым так любят постукивать «поклонники» – год прошел, где роман? Разумеется, первая и самая естественная реакция потребителя – пригрозить контрагенту за недобросовестное исполнение контракта бойкотом следующих продуктов: ну да, «придет на его место другой фокусник и покажет людям фокусы лучше», говорят потребители, это ведь рынок, в конце концов, тут конкуренция.

Отметим также финальный жест фокусника – символическое уничтожение часов: если время остановилось, если новая российская история, по сути, бесконечно воспроизводит достигнутое к концу 90-х состояние, то тот, кто много лет выполнял функции хронографа, отказывается исполнять свои «обязанности».

Отказ выполнять свои контрактные обязательства, пусть даже и в ущерб собственным экономическим интересам, – и есть главная тема «П5». Именно об этом, по сути, и идет речь в «Зале поющих кариатид» – очень точной, очень остроумной и очень мрачной повести: девушка Лена, еще одна пелевинская крошечка-хавро-шечка, получает работу, о которой можно было только мечтать, – в спецборделе для олигархов. «Зал поющих кариатид» представляет собой не что иное, как найденную «метафору современности» – VIP-интим в малахитовом зале под гимн СССР на английском языке. От участников требуется немногое – не дергаться и, если что, подмахивать; и чего обижаться-то, заплатят ведь. Так обстоят дела: в обмен на известные экономические выгоды от тебя требуется работать проституткой – то есть, по сути, рационально взаимодействовать с режимом. Участники этого процесса могут именоваться как угодно, хотя бы и «семиотические знаки», как здесь. Однако «семиотические знаки» – это именно «б…ские проститутки», и ничего больше; «мы как сосали х… под землей, так и будем», «потому что проститутки сейчас все, даже воздух, раз он радиоволны через себя пропускает»; скажете – нет?

Вряд ли правомерно сказать: «Пелевин в „П5“ предлагает своим читателям сыграть в „ультимативной игре“ с режимом контрпродуктивно», но факт тот, что сам Пелевин именно так и поступил: «П5» – это отказ быть писателем-проституткой, делать за деньги то, что от него требуют клиенты, отказ «сохранять рациональность»; отказ играть отведенную кем-то еще роль в фальшивой реальности, которую те, кому это выгодно, выдают за лучшую из возможных.

Та же история про отказ изложена и в «Ассасине» (вещь в литературном отношении гораздо более тусклая, но тематически – примыкающая к первым двум повестям).

В «Кариатидах», наконец, есть самое главное, специфически «пелевинское», то, за что ты любишь этого автора: «музыка», таинственный голос, говорящий сердцу о «хрустальной чистоте», о том, что красота и гармония существуют, но они недостижимы; пронзительная грусть от того, что мир, куда тебя забросило, оказался устроенным совсем не так, как ты представлял себе в детстве, от того, что тебе приходится совершать поступки, которые ты никогда не собирался совершать.

Например, придумывать для своей книги глупую шутку «Реклама этой книги запрещена цензурой», видеть, как над Тверской висят растяжки – «Первые пятьдесят получат подпись Пелевина», читать о слухах, будто ты несколько лет назад заключил с «Эксмо» кабальный договор, по которому обязан выпускать по книжке в год во что бы то ни стало, превращать свою книжку в цыганскую кобылу, облепленную шутовскими выкриками – «Зачищены три олигарха!», «Правда жизни в каждом слове!», «Предупреждение: книга написана с применением технологий боевого НЛП»; ну да, иногда, чтобы сломать потребительский шаблон, фокуснику приходится вести себя бесстыдно.

Бесстыдно, но не бессовестно; что касается самих текстов, то никто никого не обманывает: «музыка», «яркое», «светлое» и «чистое» никуда не делось. А если кто-то в самом деле считает, что «П5» – самоповтор, то сравните его, например, с «Сахарным Кремлем» Сорокина – просто чтобы понять, чем отличается тошнотворное самоклонирование от верности собственной манере.

Все пелевинские вещи, без единого исключения, становятся с годами лучше; мало в жизни найдется удовольствий, похожих на перечитывание «Синего фонаря» или даже «Generation П», которому когда-то все кому не лень клеили ярлык «роман-однодневка»; пелевинские тексты имеют свойство дозревать – а может быть, это ты до них дозреваешь.

Если раньше слово «Афганистан» было синонимом богом забытого места, вызывавшего интерес в лучшем случае у Александра Проханова, то чем дальше, тем больше людей осознают, что эта точка на карте – нулевой километр в системе исторических координат нового времени, ключ к интерпретации многих событий, которые произошли за тысячи километров оттуда. Вокруг дерева в центре Кабула вьются уже десятки авторов самых разных национальностей, от Халеда Хоссейни («Бегущий за ветром») до Пако Аррайи («Афганская бессонница»); и нет ничего удивительного, что в какой-то момент мы обнаруживаем под ним романиста Андрея Волоса, чей интерес к южному материалу обусловлен обстоятельствами его собственной биографии (если вы помните его десятилетней давности «Хураммабад», книгу про исход русских из Таджикистана).

Старший лейтенант Александр Плетнев слишком хорош для антитеррористического подразделения КГБ, где он служит. После очередной оплошности (комический эпизод в начале романа), вызвавшей неадекватное раздражение у начальства, его перебрасывают в Афганистан, и там он принимает участие в штурме дворца узурпатора Амина (длинная, сложная, очень сильная боевая сцена); именно после этой спецоперации СССР вводит в Афганистан «ограниченный контингент». Тем временем – речь о 1979 годе – Германа Бронникова, лояльного совписа, автора эпопеи о металлургах «Хлеб и сталь», таскают на допросы по поводу публикации в эмигрантском журнале «Континент» отрывка из романа, который он сочиняет «в стол». Главная героиня этого романа – недавно умершая бронниковская тетка, прожившая страшную жизнь дочери раскулаченного крестьянина, прошедшая плен и лагеря. Среди прочего там тоже возникает тема Афганистана – оказывается, еще в 1929-м советские войска по просьбе тогдашнего падишаха уже входили в эту страну.