Юрий Карякин - Достоевский и Апокалипсис

Что касается «чисто литературоведческих» работ (особенно советских, если не исключительно), — то для них, то есть для авторов этих работ, повторяю, «сам предмет» был запрещен, а потому…

Эти две тенденции так и не прорвались друг к другу (исключения не в счет) и почти никем замечены не были.

Обязан: «отрецензировать» все до единой главные работы той и другой тенденций.

Снова и снова удостоверяюсь: никто не понимает художника так, как сами художники. Вот лучшие критики. Они смотрят на «предмет» именно практически, то есть, если угодно, предельно корыстно: как бы что взять, как бы что отвергнуть, то есть они относятся друг к другу как — мастера.

Без знания христианства, mea culpa, не то что понять Достоевского, а даже подступиться к нему заведомо невозможно.

Но еще больше христиан, вообще в нем ничего не понявших.

Особенно разобрать с Лосским — «Достоевский и его христианское миропонимание». По-видимому, один из самых добрейших людей и мыслителей, который смертельно боялся непримиримых противоречий Достоевского и, пожалуй, как никто, старался все примирить (он, по-моему, даже не знал, а если знал, то не придал никакого значения главному признанию Достоевского в письме к Фонвизиной в феврале 1854 года). А книга его объявлена пределом пределов в постижении Достоевского («наиболее полной панорамой мировоззрения Достоевского»). [219]

Томас Манн «Достоевский, но в меру»… [220]

Все украл у Достоевского не в меру.

Тем не менее перечитать всего Томаса Манна, а также «Цитадель» Экзюпери.

Большой контекст: национальной и мировой культуры в целом.

А еще: контекст малый (одно произведение данного писателя — все его произведения).

Проанализировать в этом аспекте прежде всего:

1. «Легенду о Великом инквизиторе»

2. «Бобок»

Насчет первого: пожалуй, никто, насколько помню — уточнить (кроме Розанова), «в контексте» (почти ни в каком) не видел, не слушал, не изучал. Вырывали. И даже чем больше вырывали, тем больше и восхищались…

Но: у Достоевского нет «Легенды». У Достоевского есть «Легенда» — «Легенда» ИВАНА КАРАМАЗОВА, а не Достоевского (общее — особенное — другой вопрос). А у этого Ивана — свой контекст: ну прежде всего «Легенда» — это одно из того «устного» томика «Избранного», что он насочинял.

А дальше: «Легенда» произносится! — в трактире, между чаем с вишневым вареньем и ухой…

А что было в живой связи композиции — до этого? Что — после ?.. Что еще раньше и еще позже?

«Бобок» 1873-й А точнее? 5 февраля 1873-го. А контекст? Что — до, что — после?

31 января 1873-го — солнечная запись. [221]

22 января — выход «Бесов» отдельным изданием. Это же тоже надо понимать! Не логикой, не умом, а сначала душой, сердцем сначала.

Сердце, душа сразу подсказывают ответ…

А ум уже ищет доказательства…

(Не противопоставлять.)

Читаю Второе послание к коринфянам святого апостола Павла (12; 1–5):

«1. Не полезно хвалиться мне; ибо я приду к видениям и откровениям Господним.

2. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает), восхищен был до третьего неба.

3. И знаю о таком человеке ( только не знаю — в теле или вне тела: Бог знает)

4. Что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать.

5. Таким человеком могу хвалиться; собой же не похвалюсь, разве только немощами моими».

Вот та искра из Нового Завета, которую Достоевский разжег в (пламя): «Сон смешного человека»! (Или: вот зерно, из которого Достоевский вырастил этот сон.)

«…он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать…»

Смешной: «После сна моего потерял слова. По крайней мере, все главные слова, самые нужные. <���…> Я все-таки видел воочию, хотя и не умею пересказать, что я видел».

Ищут, нашли и будут еще искать и находить (это правильно, и это очень нужно) многие, уже десятки параллелей, источников «Сна смешного человека» — (см. замечательные комментарии В. Туниманова к «Сну смешного человека»).

Но истинный первоисточник, праисточник, архетип «Сна» — вот он.

И непонятно, читая «Сон», «восхищен» был Смешной на другую планету (на райскую планету) «в теле или вне тела» (то есть живьем или только душа улетела).

«…я приду к видениям и откровениям Господним…»

Но если Апокалипсис — Откровение, если Откровение — Апокалипсис, то, стало быть?..

Стало быть, во-первых, надо выяснить, не стоит ли в самом первоначальном тексте Библии Апокалипсис вместо Откровения, выяснить все слова, образы, понятия Откровения — как переведено? И тогда? И тогда выходит, что везде или в большинстве случаев — Апокалипсис «переведен» на Откровение, и только в одном случае дан в первоначальном виде. (Проверить это на переводах на разные языки.) Апокалипсис от Иоанна — гениальный финал гениальной симфонии, лейтмотивом которой и является откровение, а симфония сама вся является Апокалипсисом.

Во-вторых, все творчество Достоевского — Апокалипсис, все — откровение. Но «Сон смешного человека» даже у него — откровение — Апокалипсис — небывалой, невиданной концентрации.

Тут ведь вот еще что не забудем: «Сон» — последнее законченное художественное произведение Достоевского, тоже — гениальный финал гениальной симфонии (эта формулировка по отношению к Библии и собственно к Апокалипсису, конечно, некорректна с точки зрения религиозной, да и не только религиозной: нельзя все-таки в терминах земных говорить о предметах небесных, нельзя «награждать» — «гениально» — силы высшие нашими земными наградами, хотя: не понимаю, почему нельзя рассматривать Библию и как небывалое художественное произведение?.. Сюда же: старую мою мысль о том, что первоначальное литературоведение, первоначальное искусствоведение есть не что иное, как богословие, комментарий к Библии, интерпретация ее, и здесь давным-давно открыты и развиты все орудия, средства, приемы, методологии, методики будущего литературоведения, будущего искусствоведения).

Удивительно еще одно: не припомню никакого другого (разве кроме «Бобка») художественного произведения Достоевского, написанного столь быстро и свободно. Но это становится неудивительным, когда поймешь, что это именно — финал, эпилог всего его творчества. Все-все уже выстрадано, все-все уже пережито, а тут «просто» сконцентрировано, сфокусировано…

«Вдруги» в прозе и в стихах.Ясно, что в прозе «вдруги» незаметнее, в стихах — больше бросаются в глаза. Разумеется, есть «вдруги» не катастрофические.

Пушкинские «вдруги» из «Сна Татьяны» — наиболее достоевские, как и «вдруги» (если мне память не изменяет, проверить) в сне, в снах Пьера Безухова.