Максим Калашников - Цунами 2010-х годов

По мнению современного историка и кризисолога Андрея Фурсова, использование чужих теорий отечественными «аналистами» – путь к поражению. Ибо не разработка своего знания, а пользование навязанными извне теориями (что совершенно не соответствует русским реалиям и традициям) ничем иным закончиться и не может.

– В нашей стране пока нет серьезной, научно обоснованной экономической, оборонной, технологической, социальной, образовательной, международной или какой-то другой политики, – отмечает Георгий Малинецкий. – Политики нет, потому что нет стратегии – долговременных масштабных целей, этапов, показателей, по которым можно судить, достигнут результат или нет. Стратегии нет, потому что нет осознанных элитой национальных интересов. Сложившаяся ситуация имеет объективную основу, связанную с неравновесной экономико-социальной структурой, с очень большим разрывом между «бедным большинством» (составляющим около 90 %) и «богатым меньшинством» (составляющим около 10 %). Правящая элита и все остальные обитатели РФ – это два разных народа. С разными рынками, идеологиями, наборами смыслов. Нет у нас «мы».

Все попытки создания в РФ аналога «РЭНД» (института для управления будущим, а не только прогнозирования) много лет блокируются на уровне Академии наук, правительства и Администрации Президента РФ! А ведь пытались многие: и наш институт, и Кургинян с его Экспериментальным творческим центром. Не секрет, что закрыли даже единственную телевизионную передачу, где обсуждалось будущее страны – «Россию-2030» Александра Гордона. Поймите: в РФ просто некому просчитывать сценарии! Государственная машина страны, пока слепа и глуха.

А если Россия не имеет своих «мозговых трестов», то неизбежно становится игрушкой в руках тех, у кого такие структуры прогноза и управления будущим имеются.

Для того чтобы говорить о шансах России и других цивилизаций, нам нужно иметь сильные «мозговые центры». Они есть у США, у Китая, у Индии, исламских стран. Есть у них и стратегические, долгосрочные цели. А у России? Нет ни того ни другого. С кем мы готовы воевать? РФ только что приняла программу вооружений до 2010 года. И выяснилось, что мы не знаем, что нужно стране: танковые дивизии, комплексы ПВО или ядерные заряды. Вероятный противник-то точно не определен. Международный терроризм? Так против него не танки нужны, а сильные спецслужбы. И коли нет ясно обозначенных целей страны, если мы не занимаемся мониторингом событий и тенденций, то у РФ нет никаких шансов на будущее.

– А может ли стать основой нашей «мозговой системы» Академия наук?

– Могла бы. Даже попытка такая предпринималась. В декабре 2001 года президент В. Путин высказал мысль о превращении АН в центр независимой экспертизы правительственных решений и прогнозе рисков, бедствий, кризисов и катастроф, с которыми сталкивается Федерация. Решение это нашло отклик в научном сообществе. В 2002 году Институт прикладной математики РАН и десять других академических институтов вышли с инициативой создания Национальной системы научного мониторинга опасных явлений и процессов в природной, техногенной и социальных сферах. К этому вопросу удалось привлечь внимание научного сообщества. Этот круг проблем широко освещался в средствах массовой информации. Более того, Президентом РФ, Советом безопасности РФ было дано поручение РАН срочно предложить научную программу, результатом которой стало бы формирование системы научного мониторинга. В 2004 году Межведомственная комплексная программа «Фундаментальные, поисковые и прикладные исследования в интересах обеспечения защищенности опасных объектов и населения» была подготовлена и согласована с рядом министерств и ведомств.

Однако работы так и не были начаты. Правительство РФ не утвердило соответствующую программу. Казалось бы, Академия наук имеет свои возможности для того, чтобы начать эту работу. Президент РАН академик Ю.С. Осипов дал указание срочно организовать специальную программу Президиума РАН. Но… в число таковых программ тематике, которая связана с выполнением решений Президента РФ, с безопасностью населения России, с оценкой стратегических рисков, в течение трех лет попасть так и не удалось. Финансирование так и не открыли. То, что до этой важнейшей для страны научной задачи «руки не доходят», показывает и уровень управления научными исследованиями, и утрата ориентиров.

Зато началось «реформирование» Академии наук. Вызывает меня молодой и самоуверенный субъект из президентской администрации и заявляет: «РАН не тянет. Какие у вас есть предложения по ее реформированию?» А что она не тянет? Чего она должна делать? «Ну, быть на мировом уровне!» – отвечает чиновник. Простите, это когда финансирование на каждого члена РАН в сто раз меньше, чем в США или Европе? «Значит, вести исследования», – отвечает чиновник из администрации. Это при полном развале прикладной науки? «Тогда вы должны заниматься инновациями», – упорствует бюрократ. При том, что у нас ничего не внедряется и нет сильной промышленности? «А зачем вы тогда вообще нужны?» – спрашивает этот человек. А я ему отвечаю: мол, 3 декабря 2001 года, встречаясь с руководством РАН, В. Путин сказал, что Академия наук нужна, чтобы делать независимую экспертизу государственных решений и предвидеть риски, кризисы и сценарии развития в природной, техногенной и социальной сферах. Во-вторых, для того, чтобы отрабатывать сценарии перехода России к инновационной экономике и видеть разные варианты будущего страны. Молодой человек спохватился: «Когда-когда это говорили? Дайте я запишу!»

Комментарии излишни. Вероятно, пропасть между чиновниками со Старой площади и российской реальностью стала слишком велика.

Возьмем наш институт. В нем есть центр управления космическими исследованиями, рождалась советская робототехника и рассчитывались различные ядерные установки. И вот нам приходит разнарядка: сократить штаты и ставки на 23,5 процента. Каждого четвертого – вон! А кто это решил? Кому не указ решения президента о развитии фундаментальной и прикладной науки, о переводе страны на инновационный путь развития. В России отраслевой и вузовской науки уже практически не осталось, а в РАН ныне около 50 тысяч научных сотрудников. Это весьма немного для страны, планирующей инновационное развитие и очень мало для науки, прикладная часть которой, по сути, ликвидирована (напомним, что численность ученых в Советском Союзе составляла около 1,5 миллиона человек). И вот из академической науки решено вытолкнуть каждого пятого (в целом по академии в ходе исполнения т. н. пилотного проекта решено сократить численность сотрудников на 21 %). Причем сокращаются ставки, а с ними и возможности развития. В ряде институтов (в частности, Уральского и Сибирского отделений РАН) нет возможности принимать на работу молодежь, закончившую аспирантуру и защитившую диссертации. Казалось бы, руководство РАН должно, благодаря конкурсу на замещение научных должностей, освобождаться от сотрудников, «утративших связь с наукой», и набирать новых – не утративших, а не резать институты по живому.