Газета День Литературы - День Литературы 140

СВЯТО-ВВЕДЕНСКИЙ ТОЛГСКИЙ ЖЕНСКИЙ МОНАСТЫРЬ Лежала Волга рыбой в стороне, Рассвет, как сокол, на неё спустился. О, Присно Дева! Я в монастыре Пред ликом золотым Твоим молился. Какой я грешник? Знаю, знаю сам. Мне дальше паперти не стоило соваться. Но за спиною братья по стихам, Которые и плачут, и постятся. Монахини поют, как стайка птиц, У каждой из певиц по Божьей ноте. Вдруг падаю, как перед плахой, ниц, Услышав глас: – Без Бога вы живёте! Как воины стоят свеча к свече, Их огненные шлемы полыхают. И тени на церковном кирпиче Коня Георгиева под уздцы хватают. Не на меня занесено копьё Святое – на поверженного Гада. Я русский, значит – это всё моё: И монастырь, и каждый кедр из сада. И звонница и Волжские врата, И сорок шесть монахов убиенных Литовцами. Ять в книгах и фита, И даже галки на мирских антеннах. Здесь исцелился Грозный Иоанн. От язвы моровой спасались земли… И я лечился от словесных ран. За города молился и деревни. О, Пресвятая, Отчину спаси! На тихой Пристани народного терпенья. В себя – Христа вместившая, прости Поэту очарованному – пенье. ОБЛОМ Воробьям и синицам облом! Нынче царство бомжей и ворон. Поделили дворцы и помойки, С четырех наступая сторон, Захватили столицу и трон – Да и Кремль взяли после попойки. Батьковщина! Отчизна! Страна! Ты родному глаголу верна, Отчего же картавые Карлы Твоего отхлебнули вина? Отказалась от нас старина, У врагов на рогах наши лавры... На Дону опускается пыль, Промахнулась, попавши в Сибирь, Ледяная казацкая лава... Перед сном открываю Псалтырь, В глубину погружаясь и вширь, Русский Бог там и слева, и справа... Ну, а в жизни – облом и отрава. ТАВРИДА Машина просвистела сквозь страну, Потом другую, ну а в третьей – встала, Где лукоморье радугу-дугу, Словно хомут, на шее моря сжало. Как билась черноморская вода, И в сивой пене сила иссякала. Чтоб этот миг оставить навсегда, К душе бумаги приложил я жало. Графит прожёг, а вслед за ним глагол Ударил… и остался отпечаток. Я в море встал, как подъяремный вол, И потащил его, от шторма шаток. Дельфины ли, царевны водных сфер, В моих кудрях как в кущах разыгрались. Входили три страны в СССР, Потом входить в СССР не… Сталин, Сказали, что виновен в этом был. Недавно говорили же другое… Я море на себе домой тащил, Как при пожаре тащат дорогое. В МОРОЗНЫЙ ДЕНЬ Мы шли с отцом под небом сизым Мимо лесов и лагерей. Отец мой не внимал капризам Слезинки крохотной моей, Что падала на лёд калёный, На камский, на декабрьский лёд. Он был, словно пирог слоёный, Пирог с торосами вразлёт. Я снегом охлаждал ладони, Когда их обжигал мороз. Стволы, как белые бидоны, Звенели в рощице берёз. На белом фоне – дни неярки, Хотя и видно далеко… Да нам бы с батей литр солярки, Чтоб костерок разжечь легко. Растворена вблизи дорога Позёмкой бьющей поперёк. Отец сказал: – Уже немного Осталось. Потерпи, сынок! В лесу трещали лесорубы. Я был почти полуживой. Но я терпел, сжимая зубы, Рычал, как пёс сторожевой. Так шли мы к бабушке в деревню По Каме мимо пристаней, На спины щуки и тайменю Ступая обувью своей. ПОЭТЫ В последнем шарфике и брюках, Не огрызаясь на людей, Купаются в небесных звуках, Но спят в объятиях б…дей. Гася с утра "сушняк" рассолом, Хватают острый карандаш И пишут снова "в рощах голо", Стакан бросая в свой ягдташ. Певцам здоровье не помеха, В почти отсутствии его. Две комнаты из слёз и смеха Не разделяет ничего. Для них дуэль и пистолеты. Для них остроги и тюрьма. Они никто – они поэты! Кипит в их жилах свет и тьма. Уральские беседы "... московские евреи о Мандельштаме говорят" Д.Веденяпин С рогатиною на медведя Отец ходить нас научил! Но мы не стали злее зверя, Не тронув Осипа-еврея, Который к нам по Каме плыл. Сушили тельники на рее, Кидали в топку уголёк... Раздольно – "Любо, братцы" пели, А в говорильнях не умели Возвысить русский говорок. О Пастернаке, Мандельштаме, О Бродском, этом и другом, – Мы вспомнить не могли без штампа. Что взять с уральского кацапа, Который крутится волчком... Сгорая на семи работах, Но не сгорая до конца, Слова царапая в блокнотах, Хотелось на своих "болотах" Спросить московского скворца. Услышать "умную" беседу О Заратустре и Бо Сё. Остротой срезать ус брюнету, От Ницше перейти к памфлету, Потом к буфету... то да сё... Я б рассказал о лапах зверя В которых наши дни трещат. И про Есенина Сергея... Ну почему со мной евреи О Пастернаке говорят? *** Владимиру Бондаренко Мы пили в Коктебеле и Москве С тобой за Одиночество Отчизны. Пусть наши девы корчатся в тоске, Пока мы говорим с тобой о жизни. Пусть кровь раба из росса выйдет вон! Из тигля Русской Славы – испарится… Пускай колеблют олимпийский трон Восторженные молодые лица. Пусть разгорятся угольки в золе От речи, разрывающей пространство, Затем, чтобы оставить на Земле В границах Русь и в берегах Славянство! ДИЕТА Опять остался без обеда, Без мяса, пиццы, без еды. Для похудания диета Жрёт, словно тля, мои сады. Молочные глотает реки, Кисельные пьёт берега. И потому варяги в греки Не проплывут здесь никогда. А ну его бороться с весом. Скажу вам прямо – с естеством! Я толщину зову прогрессом, А похуденье – баловством. Худые – злые, точно черти, Готовы лаять на собак. А полные, уж мне поверьте, Добры – хоть умный, хоть дурак!

СТИХИ БОГА Тот пьян... А эти вкруг начальства вьются. Те всё крушат. Те строят на песке... Все гадят, продают и продаются... Все рвут со мной. Но я не рву ни с кем. Снуют, галдят... Пот заливает лица. Смердят и алчут... Мир идёт к нулю. И каждый лжёт, блефует и гордится... Лишь я один всех помню и люблю. ВОСПОМИНАНИЕ Голосит, орёт баян, ходит посредь улицы. Я гуляю, полупьян, ждёт к обеду курица. Райку, доченьку мою, поднимаю на руки. У неё уди-уди и цветные шарики. Пляшет мой сосед хромой. Мостовая в семечках... Ах ты, красный Первомай! Золотое времечко. *** Даль – не та. И женщины – не те. Сам – не тот! Но тяга не изыдет. Дикую потребность в красоте ни сдержать, ни сбросить, ни насытить. Оттого и гибну. Не спасти... Жизнь чадит, сгорает понапрасну. Ни души, ни глаз не отвести, если даль иль женщина прекрасна. *** Туда, где смрад, искривлённые лица, туда, где мат, подонки и ворьё, он приходил, чтоб поскорей напиться и позабыть убожество своё. Там дух крепчал, дух пробовал подняться, рвануться, разогнуться, воспарить... И он мечтал попеть, или подраться, иль, на худой конец, поговорить. Но сам был слаб, и драться было трудно, а голос хрипл – ну как тут попоёшь? Но говорить, пусть сбивчиво и нудно!! И он молол бессмыслицу и ложь... Пусть так, пусть так у этой коновязи, таким вот жалким, призрачным путём он укреплял слабеющие связи с колеблющимся, зыбким бытием. *** Две косы и щёчки наливные. Жаркий взор, обтянутая грудь. Юбочка. И ножки козырные. И задок, что трудно ущипнуть… Сердце бьётся, а душе неймётся. Ни уйти, ни подойти нельзя. А она всё смотрит, всё смеётся. И глаза сжигают мне глаза. *** Вот твой дом, моя душа. Тихо. Пыль да грязь... Крыса, лапками шурша, ходит не таясь. Хочет рукопись понять, то ль допить вино. Долго смотрит на меня мутное бельмо... Харкну на пол, поманю крысу колбасой, завалюсь на простыню, грязный и косой… Буду вскрикивать, храпеть, видеть жуткий сон. В голове начнёт греметь: скрежет, лязг и звон. Будет мутное кино через душу плыть, телевизора бельмо до утра светить. *** На столе всё в грязи и во рже… Ничего не найти… Что случилось? Навести бы порядок в душе – на столе бы само получилось. БРЕД Зачем этот жалкий, горячечный бред? Я чуждо смотрю сквозь стекло. Зачем это солнце? зачем этот свет? зачем эти смех и тепло? Зачем эту жизнь волоку, чуть дыша – былого слежавшийся ком? С любовью уходит из тела душа. И я не могу о другом. Как скудно, как пусто моё существо! Как пало моё бытиё! Лишь мелкие радости тешат его – газеты, еда и питьё. Куда я иду?.. И не в силах свернуть... Бескрайни печаль и враньё. И сдавлено горло, и сдавлена грудь... И я не могу без неё... ЦЕНА …Тогда лишился сна я, сдирая душу в кровь. Любовь цены не знает – цена любви – любовь. Моей любовной песни дни были сочтены – была потеря чести, а чести нет цены. ОТЧЕ …И оставь нам долги наши… …И избави нас от лукавого… Насущный хлеб вручаешь – вот пища, вот вода. И дoлги нам прощаешь… а мы, вот, – не всегда. Но, всемогущий Отче, Ты – свет и благодать, не можешь иль не хочешь лукавого изгнать? ОДИНОЧЕСТВО Куда ж вы с грязными ногами и душами? Кому кричу? Я разругался лишь с богами. О современниках – молчу. Какая дрянь кругом осталась! О, как убог с дерьмом союз! Но не дерьмо смущает, малость – я одиночества боюсь. Оно насущней, ежечасней… Один остаться – не готов. Месть современников опасней, Чем месть разгневанных богов. *** Для разумного, чуткого глаза мир несётся, бессмыслен и зол. Исчезает Пространство и Масса точно так, как Эйнштейн наплёл. Боль и мрак просвербят моё темя, пересилят способность любить. Я боюсь уходящее Время, лишь его не могу победить. Жизнь – в куски, как разбитая рюмка... ВРЕМЯ? – Что это за вещество? Не бесовская ль злая придумка? Присмотритесь! – ведь нету его! *** Изъеден бессмысленным делом, увязнув в пустой болтовне, я чувствую трепетным телом, что смерть поселилась во мне. Незримо течёт по сосудам и рвётся в беспомощный мозг, сбивая бесстрашье и удаль и взгляд отвращая от звёзд... Толкает в разверстую бездну, сосуды и нервы крушит... И всё-таки, если быть честным: она начинает с души И селится в рифме несмелой, и чести тупит остриё… Потом из души омертвелой процедится в сердце моё. *** Неужто всё? Отчизна захлебнулась… И кончилась прекрасная игра. Гармония ушла и не вернулась. Гармония ушла… И мне пора. Дурной душок исходит от отчизны. Лакейство, чванство, похоть и гнильё. Ушла, ушла гармония из жизни… А может быть, и не было её? Огромная страна лежит без сил. Все грабят, бьют, насилуют с охотой. Нет, нас ещё никто не победил, мы захлебнулись собственной блевотой. РОДНИК Это – как свежие росы! Нет ни пылиночки лжи. Робкие, сладкие слёзы прямо из глуби души. Тот родничок так не вечен! Чище, светлей – не найду. Кроме стиха, так и нечем выразить ту красоту. Смотришь... А он всё прелестней... Счастье... Непрочная нить... Кроме стиха или песни, нечем его сохранить.