Газета День Литературы - День Литературы 140

Н.А. Зиновьев. Я – русский. Стихи. – Майкоп: ОАО “Полиграфиздат “Адыгея”, 2008. – 320 стр. "Такого поэта в России больше нет", "сравнить его не с кем" – эти и подобные им изречения с завидным постоянством появляются в статьях и заметках о кубанском лирике Николае Зиновьеве. Поражает единогласие пишущих о нём: все, как один, слишком скупо и почти безучастно сообщают о его личности. Быть может, неприметная внешность тому виной: скромный, даже застенчивый облик (несмотря на сократовский лоб), тихий голос, спокойный и незлобивый нрав... Между тем в общении Зиновьев несколько иной. Кротость и безмятежность его только внешние – внутри бушует настоящая буря. И ещё одно обстоятельство, причём самое важное, отвлекает от его персоны: слишком хороши и удивительны его стихи. Их с нетерпением ждут, читают и перечитывают, и каждое последующее обращение к ним открывает всё новые двери на пути к чему-то очень и очень важному. Почти за двадцать лет Николай Зиновьев опубликовал восемь поэтических сборников. "Я – русский" – девятая книга поэта. В неё вошли избранные стихотворения, написанные Зиновьевым за последние двадцать лет. Нынешнее рубежное и смертельное время, увы, ни с чем не сравнимо: ни с меланхолическими семидесятыми, ни с танцующими и безрассудно-расточительными восьмидесятыми... Нечто жуткое, злобное, с грохотом взрывов и молчанием ягнят вошло в закатные часы северной "странной страны": "Необычная эпоха, / Несуразные года!" У монахов есть молитвенный подвиг общения с Богом. У поэтов свой подвиг самоотречения. Поговорив с Небом в согласной тишине, они выходят с жертвенной и пламенной проповедью к людям. Николай Зиновьев проникает своими стихами в самую душу русского человека, страдающего, растерянного, упавшего нежданно-негаданно в самый разлом времен. Память для поэта – чуть ли не последняя отрада, он помнит спокойное дыхание могучей Родины, слышит прозрачную мелодию детства, но и её заглушает пронзительно щемящая нота: Мы спали на русской печи, Счастливые русские дети. В печи мать пекла калачи, Вкусней не встречал я на свете. Ты, память, давай не молчи! Как вены, вскрывай свои дали Про то, как на этой печи Мы русские сказки читали. Где нынче та русская печь?.. А там, где и русская речь. Жажда правды в поэзии Зиновьева вполне сопоставима с христианским подвижничеством: "Блаженны алчущие и жаждущие правды". Поэт не осуждает, не кликушествует, он обличает: Уберите лавровый венец – Никогда не ходил я в кликушах, Но я знаю, что света конец – Воцарение тьмы в наших душах. Он проповедует, не зная покоя, и платит за это самую высокую цену, ведь он пишет кровью собственного чуткого сердца, а значит, добивает и его своей неизбывной мукой: "Ведь душа лишь болью / Выдаёт себя". Сентенция "все поэты – пророки" давно стала банальностью, но, если вдуматься, есть в ней какая-то великая и страшная тайна. Не случайно мистическая мудрость ветхозаветных старцев воскресает и в пророчествах нового времени: И понял я на склоне дня, Когда закат тёк речкой алой, – Не я свой крест, а он меня Несёт по жизни небывалой.

ЧУДОЗВОН... Ударяю в колокол набатный! А выходит тихое “блям-блям...” Анатолий ГОРЯИНОВ Ударяю в колокол однажды – Чтоб набат разнёсся от него! Но гляжу: совсем никто из граждан Не услышал зова моего. Что такое? В чём, смекаю, дело? Или это колокол не тот, Или сам – звонарь я неумелый, Чтоб собрать вокруг себя народ? Только если рассудить по чести – Вряд ли я один тут виноват. Вон, на днях Грызлов на ихнем съезде Тоже всё пытался бить в набат. Дёрнул за верёвку что есть силы, Встал у рынды-брынды, горд и прям: Мол, готовься к чуду, вся Россия! А в ответ негромкое – “блям-блям...” Но зато звенели в зале речи В честь вождей, вступающих на трон. Только мне от этого не легче: Что-то даст народу этот звон?.. Много лет звенят уже ребята! А по русским вымершим полям Вместо долгожданного набата Всё несётся тихое “блям-блям...”