Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #7

3. Мой отец, настояв, чтобы его случайная подруга не избавлялась от нежеланного ребёнка, взял меня к себе. Первые два года они с матерью моей даже пытались сосуществовать вместе. Не получилось. Матери в год моего рождения было двадцать два года, вырвавшись из-под опеки семьи (её отец, мой дед, о. Василий, был священником Ильинской церкви во Владимире, бабушка — просто работящей матерью семейства), она погрузилась в непривычную раскованность тогдашних нравов с известными лозунгами — “Долой стыд” и коллонтаевским “Любовь — стакан воды…”. Любила шумные компании, остепениться, дабы создать семью, тогда не намеревалась. Хотя спустя лет десять пришло у неё время и для этого. Вышла замуж за красивого, доброго человека, родила троих детей.

Жили они тоже на улице Коминтерна, неподалеку от нас, я ходила к ним в гости; её муж, дядя Саша, в свободное от работы время увлекался фотографией, у него даже были выставки, он учил сему искусству и меня. Мне это впоследствии пригодилось: очерковые мои книги выходили с моими фотографиями, сделанными в разные времена, в разных частях земного шара… В начале войны дядю Сашу взяли на фронт, мать с ребятней уехала во Владимир. Там прожить было, конечно, проще и легче. Там она и жила до самой смерти.

Отцу, когда я родилась, исполнилось сорок лет. За его плечами уже имелся внушительный послужной список, необычная жизненная дорога. После Иркутской классической гимназии он окончил юрфак Томского университета, начал работать в Петербурге, в солидной юридической конторе. Кстати сказать, тогдашняя гимназия давала не только фундаментальное классическое образование, но и знание языков: латыни, греческого, французского, английского. Этими знаниями отец впоследствии щедро поделился со мной. У меня из “классического” образования оказалось лишь шесть классов московской школы N 64, которую кроме меня, её не окончившей, поскольку началась война, оканчивали многие хорошие, известные люди, в том числе солистка Большого театра Ирина Архипова, в школе она звалась Иркой Ветошкиной…

Когда началась империалистическая, отец, бросив карьеру, ушёл добровольно на фронт, работал медбратом. Ну а дальше — известно: революция, гражданская… В молодости отец состоял в партии эсеров — “народной”, как он объяснял мне, потом вступил в партию большевиков, был её истовым, верующим в идеалы членом…

Попал он во времена гражданской, не помню уж каким образом, в состав судящей и карающей “тройки”, стал членом ревтрибунала, затем работал в Москве, в Наркомюсте, товарищем прокурора. Через год после моего рождения его — как он объяснял, в наказание — отправили в Казахстан. Столица тогда была в Кизиле. Назначен он был заместителем наркома республики. Наркомом был казах, отец — представителем центра. Тогда и я и мать были ещё при нём, училась ходить я под казахским солнышком, даже как бы помню это солнышко, греющее голову, и жёлтеньких, рассыпающихся от моих рук цыплят на зелёной траве.

Потом отца вернули в Москву, он продолжал ещё какое-то время работать в Наркомюсте, потом… Потом началось стремительное падение его по служебной лестнице. Хотя ещё довелось ему походить с двумя ромбами в петлицах — звание, насколько я знаю, по нынешним временам едва ли не генеральское. Он преподавал в Академии моторизации-механизации РККА, находившейся в Москве, в Лефортове. Там он и нашёл свою беду: увлёкся подавальщицей, работавшей в тамошней столовой, сошёлся, она опять, как это уже с ним случилось за девять лет до того, понесла от него дитя. “Дай ты ей сто рублей на аборт, — говорили ему друзья, до него ласкавшие молоденькую, хорошенькую бывшую рязанскую беспризорницу, — гони её в шею! На ней пробу негде ставить!”. Но батюшка мой был фантазёр, он решил перевоспитать молодую распутницу, женился, она родила ему дочь, а мне сестрёнку. Было отцу тогда уже сорок девять лет.

Не удалось ему поднять мою мачеху хотя бы до простого понимания “что такое хорошо, а что такое плохо”… Она утащила стремительно его в своё, обыденное, мелко-грязное. Пришли вместе с ней в наш дом беда и нужда.

Но это всё случилось лишь через девять лет после моего рождения…

4. В год моего рождения у отца вышла книга. Она лежит передо мной. Называется “Уголовный кодекс РСФСР редакции 1926 года в вопросах и ответах. Практический комментарий на основе судебной практики Верховного суда РСФСР и циркуляров НКЮ до 1 июля 1927 года”. Издало книгу юридическое издательство НКЮ РСФСР. Москва, 1927 год.

Насколько я понимаю, книга эта — нечто вроде учебного пособия, составленная, судя по предисловию автора, для слушателей трехлетних курсов при ОГПУ имени Дзержинского, а также иных краткосрочных юридических школ и курсов того же типа. Далее автор поясняет, что состав слушателей таких школ и курсов — большей частью практические работники юридической сферы, не всегда имеющие какое-либо законченное образование. Цель пособия — дать практическим знаниям слушателей понятную теоретическую основу. Объём сего труда — двести страниц обычного книжного формата. Приводятся статьи Уголовного кодекса и толкования конкретных способов применения статей этих.

Должна покаяться: поскольку на моей более-менее взрослой памяти отец был уже сломанным, выкинутым из действующей жизни, пожилым, а после и старым русским интеллигентом, я только так его воспринимала и помнила. В своих повестях и романах я часто писала старого русского интеллигента; в основе характера и судьбы персонажа лежало моё понимание, восприятие собственного отца. Немощного, перемолотого жерновами Времени, совершающего непоправимые глупости, нищего и больного.

Нынче, взяв ручку, дабы вспомнить отца и то, что он в моей судьбе значил, я вдруг осознала, что прожил он, в общем, жизнь блистательную, был ярок, талантлив, умён. Не он виноват, что к итогу пришёл больным и нищим. Виноваты те самые жестокие жернова доставшегося ему Времени. Которому не только он, но и ещё огромное количество умных, одаренных, образованных русских людей не сумели противопоставить холодный расчет и разум, деятельно, весело, талантливо приняв искушение. Не нашлось у моего батюшки, у его многочисленных друзей и современников европейского скепсиса, трезвости… Кто-то, осознав, запоздало попытался сопротивляться, кто-то уехал, бежал. Большинство же — радостно, истово поучаствовав в разрушении себя и своего — оказались в итоге искушенными и низвергнутыми… Этим двадцатый век начался, тем же — полным завершением задуманного извне крушения России — он закончился…

Ни я, ни близкие мне люди в том, учтя опыт отцов, не участвовали. Но что могли сделать мы — кучка разумных, трезвых? Как противостоять толпе, сметающей всё на своём безумном пути: “Ельцин, Ельцин!..” В том же Серпухове мне задали из зала вопрос (напомню: это был 1989 год, зима): “Если вас изберут депутатом, будете ли вы голосовать за то, чтобы Ельцин стал председателем Верховного Совета?” Я честно ответила, что нет, не буду, ибо в своих командировках хорошо узнала тип подобных секретарей обкома: не просыхающих от пьянства, лживых, непредсказуемых в поворотах “деятельности”…