Станислав Куняев - К предательству таинственная страсть...

Да и “смеляковскую кровиночку”, которую Евгений Александрович якобы ощущал в себе, нельзя принимать всерьёз, потому что в одном из самых блистательных и трагических своих стихотворений “Пётр и Алексей” Ярослав Смеляков, трижды получавший лагерные сроки от Сталинского государства, оправдал деяния Петра Первого:

Есть ещё одно обстоятельство, которое никогда не позволяло Евгению Александровичу считать себя “пушкинианцем”. Возможно, он невнимательно читал Пушкина, потому что Пушкин с его свободомыслием так высказывался по национальному вопросу, что Евгений Александрович никогда бы не согласился с ним. Вот что писал Александр Сергеевич в письме к издателю Бестужеву: “Если согласие моё не шутя тебе нужно для печатания “Разбойников”, то я никак его не дам, если не допустят слова “жид” и “харчевня”. Одним словом, Пушкин не терпел цензуры.

А поскольку Евгений Александрович в одном из своих выступлений 90-х годов призвал за употребление подобных нецензурных слов (“жид”, “хачик”, “хохол” и т. д.) к уголовной ответственности, то его нельзя считать в полной мере стопроцентным “пушкинианцем”.

Есть какая-то мистика в том, что, поглумившись над пушкинским “Медным всадником”, Евтушенко в эпоху горбачёвской криминальной революции во время идеологической распри между “патриотами” и “демократами” вольно или невольно услышал в грохоте танковых гусениц “тяжелозвонкое скаканье по потрясённой мостовой” и обнаружил родство “Медного всадника” с конями НКВД:

“Где были Бондарев, Распутин, Белов? <���…> Придя в окружённый танками российский парламент в полдень 19 августа, я увидел не РСФСРовских литературных вождей, а пришедших на защиту российской демократии, отлучённых бондаревским СП РСФСР от русского патриотизма Ю. Черниченко, Ю. Корякина, а затем выдающегося учёноголингвиста В. В. Иванова, на которого Секретариат СП РСФСР подал в суд. За что? В. Иванов на сессии Верховного Совета якобы оскорбительно и бездоказательно объявил СП РСФСР “фашистской организацией” <���…> Одним из первых признаков фашизма является расовая нетерпимость, включая антисемитизм. Разве не в органах печати СП РСФСР велась постоянная антисемитская кампания? Так за что же вы собираетесь судить В. Иванова, господа охотнорядцы? Разве ваш антисемитизм не общеизвестен, да ещё и всемирно? Второй признак фашизма — это милитаризм… Разве антинародный путч не есть воплощение милитаризма? Как же тогда квалифицировать телевизионные и печатные приветствия путчистам двух идеологических боевиков СП РСФСР — Проханова и Куняева… Как не совестно глядеть в глаза людям Проханову и Куняеву, которые приветствовали антинародный государственный переворот? Когда-то Куняев написал стихотворение “Скачут кони НКВД.”. Как же он позволил себе радоваться бронированным коням крючковского НКВД? Почему же фронтовик Бондарев, автор такого человеческого романа “Тишина”, не поднял своего голоса, когда его соавтор по “Слову” генерал Варенников пытался двинуть танки против собственного народа?”

Но настоящий “антигосударственный переворот” произошёл у нас не в дни ГКЧП, а через два года с лишним, и кровь, пролитую в октябре 1993-го года, Евгений Евтушенко благословил.

Но Евгению Александровичу было мало ощущать себя, как он говорил, “пушкинианцем”, и потому он не раз обращался в своих чувствах к образу самого знаменитого поэта Серебряного века. “Когда я думаю о Блоке, когда тоскую по нему…” — писал он в стихотворении 1959 года. “Взойдите те, кто юн, // на блоковский валун” (1972). “Когда я напишу “Двенадцать”, // не подавайте мне руки”, — заявлял он в 1970-м каким-то своим недругам. “Он учил меня Блоку” (из воспоминаний об А. Межирове”, 2009). “Может, пристыжает нас Блок Александр Александрович?” (из поэмы “13”, середина 90-х годов). “Перебирая чулан, я случайно наткнулся на дореволюционную книжку Блока. Такое испытал наслаждение” (середина 90-х). “Дневник Блока, по сути, — документальный роман об Александре Блоке и его времени” (2014). Мало того. В своей антологии “Десять веков русской поэзии” Е. Е. свидетельствует о том, что не просто читал, но тщательно изучал исторические взгляды Блока, прежде чем написать обширное предисловие к его стихам. Однако перечитывая блоковские дневники, я удивился тому, что Е. Е., положивший столько сил на борьбу с “охотнорядцами и “черносотенцами”, то ли читал блоковские дневники “по диагонали”, то ли забыл прочитанное, то ли вдруг закрыл глаза и заткнул уши, чтобы ничего не знать и не слышать о размышлениях Блока, которые поэт позволял себе в роковые дни весны 1917 года, когда сразу же после Февральской революции Временным правительством была отменена черта осёдлости и политическая жизнь России изменилась коренным образом.

Александр Блок в это время входил в Чрезвычайную следственную комиссию, изучавшую работу Временного правительства, и обучился новому, возникшему на его глазах революционному жаргону, на котором велись заседания этой ЧК:

“Господи, Господи, когда, наконец, отпустит меня государство, и я отвыкну от жидовского языка и обрету вновь свой русский язык, язык художника???”

Вот какие мысли и чувства владели в дни революционного рокового 1917 года душой поэта, спустившегося с башни “из слоновой кости” на грешную землю, из окружения “прекрасных дам” в петербургскую политическую толчею… И такого рода записями изобилуют многие страницы его “Дневников” и “Записных книжек”, которыми якобы зачитывался “блоковед” Евгений Евтушенко.

Впервые эти “нецензурные” записи Блока увидели свет в статье известного литературоведа, сотрудника Института мировой литературы Сергея Небольсина, опубликованной в журнале “Наш современник” (№ 8, 1991) под названием “Искажённый и запрещённый Александр Блок”. Евтушенко, начавший работу над своей антологией “Строфы века” в конце 80-х и начале 90-х годов, не мог не знать этой публикации Небольсина, приковавшей в те годы внимание всей советской читающей публики. Напомню, что тираж “Нашего современника” тогда достиг полумиллиона экземпляров, и Евгений Александрович, зная это, в предисловии к антологии не удержался от соблазна продолжить мировоззренческую борьбу с нами:

“Критик Кожинов пытался стереть с лица земли “поэтов-эстрадников”, в число которых он включал меня, свистя над нашими головами, как двумя японскими мечами, именами Рубцова и Соколова. Поэт Передреев написал геростратовскую статью о Пастернаке. Поэт Куняев перегеростратил его, ухитрившись оскорбить в своих статьях романтика Багрицкого и безвременно ушедшего Высоцкого. Но чемпионом геростратизма стал талантливый поэт Юрий Кузнецов, выступивший против поэтов Мартынова и Винокурова, которые дали ему рекомендации в Союз писателей, а заодно и против всех женщин, пишущих стихи”. Вот как въедливо и пристрастно разглядывал и комментировал Е. Е. наши тексты и притом “не заметил” обнародованных Небольсиным “изъятий”, написанных рукой А. Блока летом 1917 года: