Станислав Куняев - К предательству таинственная страсть...

А насмешка истории над антисталинистами Евгением Евтушенко, Александром Галичем-Гинзбургом, Иосифом Бродским и другими заключается в том, что каждый из них старался, подобно Адольфу Шикльгруберу, сделать всё, чтобы “люди масштаба Сталина” больше никогда не появлялись в русской истории и в русском народе…

В 1937 году, который так проклинают либералы-шестидесятники, вся наша страна читала, вспоминала и заново осмысливала творчество и судьбу Александра Сергеевича Пушкина в связи со столетием со дня его смерти. Удивительно то, что это обстоятельство не накладывало никакой траурной пелены на встречи писателей и читателей, на чувства народа, на деяния власти. Одно несколько озадачивало меня, когда я изучал общественную жизнь пушкинских дней тридцать седьмого года: не удавалось мне найти свидетельств того, как Иосиф Сталин относился к этому юбилею, в который, конечно же, были вложены его мысли и его понимание истории.

Лишь совсем недавно мне удалось разыскать документ, который убедил меня, что у Сталина было своё поразительное осознание того, чем был Пушкин для нашей страны и её народа. Вот что написал об этом один из виднейших военных людей сталинской эпохи.

“В конце 1944 года на очередном заседании ГКО обсуждались новые образцы вооружения, в том числе и армейские радиостанции. Докладывал начальник связи Красной Армии И.Т. Пересыпкин. Сталин остался недоволен большими габаритами радиостанции и её малой дальностью действия, но вдруг сменил тему.

— Мне стало известно, что некоторые работники министерства иностранных дел тайком ведут интенсивные переговоры с представителями императора Эфиопии Хайле Селассие о перенесении праха Пушкина из Святогорского монастыря в Аддис-Абебу, на родину его предков. Они начисто забыли, кем является для нас Пушкин — национальной гордостью и величайшим достоянием. Я не позволю глумиться над могилой поэта, вороша его останки! Вот наглядный пример того, как сверхдружеские связи заслонили собой государственные интересы. В этой связи становится понятно, почему появляются на свет столь никудышные радиосредства!

После этой жёсткой тирады лица Молотова и Пересыпкина пошли багровыми пятнами. И вскоре, как по мановению волшебной палочки, ускорилось издание Полного собрания сочинения Пушкина, начатое в 1937 году.

Николай Николаевич Воронов, главный маршал артиллерии”

(Из книги Юрия Изюмова “Сталин не ушёл в прошлое”. М., 2016 г. С. 325).

Вот так пушкинские дни тридцать седьмого года переплелись в истории СССР с заботами о вооружении Красной Армии и с распоряжением Сталина считать Александра Сергеевича русским национальным поэтом, несмотря на интриги императора Эфиопии.

Всё успевал Иосиф Виссарионович — и Пастернаку позвонить, и с Троцким расправиться, в языкознание внести свою лепту, и Сталинские премии вручить кому надо.

Ну как не назвать его “гением всех времён и народов”!

Разделение на “свой” — “чужой” в литературной среде шестидесятых было демонстративным и жёстким. Помнится, как из фильма “Застава Ильича”, снятого Марленом Хуциевым с явным идеологическим заданием на восстановление “ленинских норм жизни”, были выброшены кадры, в которых читал свои стихи на знаменитом вечере в Политехническом поэт Сергей Поликарпов — единственный из всех выступающих сын русского простонародья. Ему пришлось выступать в компании широко известных выходцев из интеллектуально-либеральной элиты тех лет — с Михаилом Светловым, Борисом Слуцким, Булатом Окуджавой, Евгением Евтушенко, Робертом Рождественским, Андреем Вознесенским, Беллой Ахмадулиной, Риммой Казаковой… Весь цвет шестидесятничества… Но Сергей Поликарпов, как пишет в своих воспоминаниях русскоязычный писатель из Узбекистана Мир-Хайдаров, присутствовавший на этом вечере поэзии, не оробел, не стушевался и даже бровью, как говорится, не повёл:

“Настал черёд и нашего героя. Он был молод, заканчивал Литинститут, несмотря на крепко сбитую фигуру, выглядел стройным, как гимнаст, в армии он успешно занимался этим видом спорта. Русоволосый, волевое лицо с глубоким шрамом на губе, и мощным, почти оперным баритоном. Прочитав первое стихотворение, он сделал паузу, решил проверить зал, как он воспримет столь дерзкие стихи незнакомого поэта. Сергей Поликарпов уже имел опыт выступлений в аудиториях, знал цену себе и своим стихам, потому он читал свободно, страстно: он читал стихи не о себе любимом, а о жизни народа:

На этом Сергей Поликарпов не остановился. Его второе стихотворение воспринималось Политехническим, как говорится, в “мёртвой тишине”:

Из воспоминаний Мир-Хайдарова:

“Зал застыл в гробовом молчании, переваривая немыслимые откровения поэта, и вдруг взорвался аплодисментами: — Молодец! Еще, еще! Браво! Браво! И он, шагнув к краю сцены, читал и читал, а его все не хотели отпускать. Помощники режиссера шипели сзади: “Хватит! Хватит!”. Но Сергей понимал, что это его звёздный час, он далеко обставил всех поэтов, уже упивавшихся своим успехом, оттого и не обращал внимания на окрики киношников, снимавших фильм об этом вечере поэзии.

Читал он одним из последних в тот вечер, видел и понимал разницу, как принимали его и других. Да, аплодировали многим, но взрыв аплодисментов, шквал одобряющих выкриков не достался тем, всем вместе взятым, в таком объеме и мощи. В этот день он раздал сотни автографов, толпа поклонников провожала его до метро, как оперного тенора, такой успех бывал только у Козловского и Лемешева. Если сравнить успех вступления Поликарпова поодесски с обозначенным мною списком, они там все и рядом с Сергеем не стояли. Столь ошеломительный триумф, казалось, не забыть никогда. Надеюсь, вы понимаете, как Сергей ждал выхода фильма, с ним студент связывал большие надежды, был уверен, что перед ним откроются двери издательств, заметят в СП, газетах, журналах, на радио. Литинститут гудел, признавая его победу. Выступления поэтов в Политехническом кто-то назвал турниром, где определяют короля поэтов. И вспоминали Игоря Северянина, избранного в узком кругу таким королём. Но шутливое определение у Северянина осталось не только на всю жизнь, оно вошло и в историю. Доброжелатели в Литинституте, бывшие на тех вечерах, так и трактовали успех своего коллеги.