Александр Горбачев - Не надо стесняться. История постсоветской поп-музыки в 169 песнях. 1991–2021 [litres]

А в «Евровидении» самом для вас именно это было главной мотивацией – интернациональность?

Во-первых, этот конкурс в нашей стране очень популярный. Я десять лет от него отказывался, открещивался, но в конечном итоге интерес сыграл. Во-вторых, если есть возможность, почему бы все-таки не проверить себя, свои силы? Для меня это был определенный вызов самому себе, риск. Нужно было себя немножко выбить из зоны комфорта – поэтому я согласился.

Все-таки: если выбрать некую «the песню» Сергея Лазарева – это какая?

Я думаю, что это песня «В самое сердце». С нее для меня начался новый этап: она открыла меня более взрослой аудитории. До того казалось, что я играю во что-то модное, западное, что перестало быть близким народу. А я человек с голосом, образованием, большим опытом – и потому я начал себя показывать с другой стороны. И эта песня развернула ко мне более взрослую, понимающую, платежеспособную аудиторию. Она понятна всем: и молодежи, и взрослому поколению. Ехал я один раз домой в лифте, подошел ко мне мужчина и говорит: «“В самое сердце” – конечно, полный разрыв».

Вы так прямо откровенно говорите, что следуете за желаниями публики…

Нет-нет-нет, вы не слышите меня… Я никогда не шел за публикой, но оставаться слепым к переменам – это крайне странно. Артист Сергей Лазарев в 22 года и в 35 лет – это разные вещи. В 30 лет я мог позволить себе выйти, например, без футболки на сцену: мне казалось, это классно, сексуально. Сейчас мне 37 – я понимаю, что это будет… Ну, я уже отец двух детей. То же самое касается и музыки: есть вещи, которые я уже себе не могу позволить сделать, потому что это будет выглядеть странно.

Вы часто говорите о том, насколько важно для артиста иметь хороший вокал. Даже в 2020 году?

Я считаю, что человек не может называться исполнителем или исполнительницей, не умея спеть живьем то, что он спел в студии. Не должно быть так, что за тебя пишет все компьютер: ты должен уметь петь, работать со зрителем; ты должен его чувствовать. Многих артистов, которые сейчас называют себя певцами и певицами, я попросил бы покинуть профессию.

Мне обидно, что они своими действиями обнуляют ее, уничтожают ее и уважение к ней. Я в последние несколько дней слушаю Уитни Хьюстон и понимаю: боже мой, что за голос – ну вот как, где эти люди, где такая музыка? Вот это – музыка. А многое, что сейчас есть, – просто набор звуков.

Я очень люблю перформеров – например, Пинк, Бруно Марса, Джастина Тимберлейка. Они бережно относятся к музыке, не штампуют песни каждые два дня. Сейчас музыка пишется не в студиях, она пишется уже дома – поэтому и зачастую качество такое, очень пластиковое. И не все люди, популярные в чартах, могут собрать зал. Часто мы слушаем песни, но не идем на концерт к этому исполнителю – это абсолютно такая радийно-студийная история.

Еще у вас слышна любовь к музыке 1980-х – от кавера на Johnny Hates Jazz до «Laserboy».

Все циклично. Кавер на Johnny Hates Jazz был в 2007 году, это мой второй альбом «TV Show» – Брайан Роулинг, наш прекраснейший саунд-продюсер, и посоветовал этот кавер сделать. Прошло 13 лет – и вернулось диско, 1980-е, 1990-е… Люди 2000 года рождения не помнят, что было в 1980-е, для них это в новинку. Очень многие думают, что сейчас очень что-то крутое придумали, а по факту они просто повторяют. Вот прекраснейший исполнитель Матранг – это же группа «Технология». Многие еще похожи на группы «Демо» и «Вирус». Я сижу и думаю: блин, я в 2000-е попал? Полное ощущение, что я вернулся на 20 лет назад. Это немного странно: ради этого мы все учились, развивали музыку, чтобы случился этот камбэк?

У вас же тоже был ностальгический звук – просто из другой эпохи.

Ну, «Lucky Stranger» вышел три года назад… И тогда мы в какой-то степени эту ностальгию предугадали, сделав полностью клип про 1980–1990-е. А так я бы не сказал, что я пошел по этой стезе. Послушайте, например, альбом «Это я» – там вы 1980-х не услышите. Я никогда не был приверженцем какого-то одного жанра: меня кидает из стороны в сторону. Я для себя это характеризую не как неопределенность, а как некую разносторонность. Мне неинтересно в одном амплуа долго находиться: я записал вокальный альбом – тут же нужно переключиться на что-то мне вообще не свойственное. Я могу и вокальные треки, и с речитативом… Я, например, делаю альтернативу хип-хопу. Я его не чураюсь, но это просто не мое.

Если сейчас вы альтернатива хип-хопу, то в середине 2000-х вы тоже были альтернативой? Чему?

Шансону. Я видел большое засилье шансона, блатняка – сейчас его слушает старшее поколение. А с другой стороны, я был альтернативой и советскому музыкальному фастфуду. Я до сих пор борюсь с советским подходом: мол, мы такие индивидуальные, не должны ни у кого ничему учиться. Я считаю, что мы должны продолжать учиться у наших западных коллег вкусу, стилю, чувству собственного достоинства.

Да, вы когда-то, лет пятнадцать назад, очень страстно говорили, что записываетесь в Лондоне, потому что там есть качество, которого нет в России. Сегодня что-то изменилось в этом смысле?

Конечно, изменилось. Слушайте, 15 лет назад еще CD были в ходу, понимаете? Мой первый альбом в том числе на кассетах выходил – что уж говорить. Тем не менее до сих пор есть большая проблема с качественными кадрами – с качественными звукорежиссерами, которые слышат правильно. Большая проблема до сих пор во вкусе у людей. Артисты отдаются полностью на откуп тому, что хочет публика. А она, как я уже говорил, не совсем может отличить хорошее от плохого; музыкальное от немузыкального.

Вообще, вы достаточно резко высказываетесь и про российскую музыку, и про российскую жизнь. Это не общее место для русской поп-музыки, для российских артистов. Почему так?

Мое мнение очень непопулярное, но я его постоянно высказываю и часто получаю за это по шапке. Так повелось с самого раннего детства. Сейчас я высказываюсь меньше, потому что у меня двое детей и я стал как-то помясистее (смеется). Уже не лезу в разборки, в эту мышиную возню. Я прекрасно понимаю, что в основном ничего не изменишь и никому ничего не докажешь. Если меня спросят, я отвечу – но сам я лезть на рожон уже не буду. Сейчас слишком многое работает на то, чтобы у людей было одно мнение. Против идти – это значит не иметь мозгов.

Но при этом вы в прошлом году высказались в поддержку Павла Устинова [150].

Есть вещи, против которых пойти я не могу. Я такой с детства: всегда высказывал мнение от всего класса и всегда оказывался виноватым. Меня всегда выгоняли из школы, из класса… Ну, вот такой я человек, не знаю.

Ущерб вашей карьере эти высказывания наносили?

Нет, ну слушайте, а кто может?.. Я хочу вспомнить такой прекрасный период жизни, когда я очень сильно болел за формат легальной музыки. Тогда «ВКонтакте» был самым пиратским сайтом, авторы не получали ни копейки. Мне все говорили: «Да никто никогда у нас музыку покупать не будет». И вот в 2013 году я выпустил альбом «Лазарев» одним из первых на российском iTunes. Я всех призывал: «Друзья, покупайте легально», – хотя все просто крутили у виска и говорили, что никогда этого не будет. Многие хейтеры на меня обрушились: мол, скажи спасибо, что мы вообще твою музыку слушаем. А я считал так: вы приходите и покупаете в магазине товар – вы же не берете его бесплатно? Музыка – это тот же самый товар, который создается людьми. Чтобы записать песню, нужно потратить огромное количество денег.